Люди, знавшие Винсента Ван Гога, характеризовали его как общительного человека с хорошим чувством юмора, который находил общий язык с коллегами и полагал, что искусство — это коллективный процесс. Однако в последние годы жизни у художника случались нервные срывы, вследствие чего вокруг Ван Гога сложился образ нелюдимого, отверженного художника, скрывающего свои произведения от публики.
Итальянский искусствовед Костантино д’Орацио опубликовал дневник племянника экспрессиониста в книге «Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника». Он отправился в путешествие «по следам» дяди, исследовал переписку членов своей семьи и выстроил биографию Ван Гога вокруг хронологии произведений мастера. В тексте, посвященном пребыванию Ван Гога в психиатрической лечебнице Сен-Поль, племянник художника описывает отношения постимпрессиониста с братом Тео, торговавшим его работами, досуг Ван Гога в больнице для душевнобольных, творческие поиски мастера и совершенствование его художественного языка на фоне нервных срывов и тревоги.
Папа с мамой решили пожениться спустя неделю после того, как начали встречаться. Первым шагом к их новой, супружеской, жизни был поиск подходящего жилья: квартира Тео на Монмартре находится слишком далеко от работы, чтобы иметь возможность заходить домой в обеденный перерыв. Бесконечно влюбленный в жену, отец тут же начинает искать место, где они могли бы свить свое семейное гнездо. Довольно скоро он нашел квартиру у подножия холма, номер 8 по улице Сите Пигаль.
Йоханна, находившаяся на тот момент в Амстердаме, и Тео, не имевший возможности уехать из Парижа, регулярно обмениваются письмами, обсуждают идеи относительно ремонта, покупки мебели, выбора тканей (у меня до сих пор хранится письмо, к которому Тео приложил кусочек ткани для занавесок). Все их мысли посвящены тому, как обустроить уютное жилище, куда они переберутся после свадебной церемонии, состоявшейся 18 апреля 1889 г. После медового месяца в Брюсселе, что длится всего сутки, они приезжают в Париж, где Тео уже подготовил новый дом, украсив его цветами. Йо была в полном восторге.
Тео так добр и галантен со мной, — пишет она тете Виллемине, — нам так хорошо вместе. С самой первой встречи мы поняли друг друга, словно были знакомы всю жизнь […] Все отлично, и я прилагаю все усилия для того, чтобы содержать дом в чистоте и порядке.
Должно быть, семейная идиллия внушала отцу чувство вины. В те дни он шлет Винсенту послание, в котором пытается утешить его, дать понять, что они по- прежнему близки. Однако эффект получается прямо противоположный.
Как же мучительно — думать о тебе, запертом в четырех стенах в окружении умалишенных, да еще и когда за окном весна. Мне больно сознавать, что, пока я наслаждаюсь счастьем, ты, должно быть, переживаешь самые ужасные моменты в своей жизни.
Зачем он это пишет? Разве такие слова могут принести утешение?
Читая его строки, я задумываюсь о том, насколько неоднозначно вел себя порой мой отец: он мог быть заботлив и вместе с тем удивительно циничен.
В психиатрической лечебнице
На следующий день после свадебной церемонии, прошедшей в его отсутствие, Ван Гог добровольно ложится в клинику, поддавшись давлению полиции и местных жителей Арля. Спустя неделю он прибывает в Сен-Поль-де-Мозоль с официальным письмом от Тео. Винсент, всю жизнь мечтавший о том, как, вооружившись рекомендательным письмом от брата, предстанет перед известными коллекционерами или владельцами крупной галереи, направляется сквозь сад к входной двери психиатрической клиники, держа в руках следующее послание.
Прошу допустить моего брата Винсента Виллема Ван Гога, 36 лет, рожденного в Гроот Зюндерте (Голландия) и ныне проживающего в Арле, к лечению в вашу клинику. Указанная персона выражает согласие на госпитализацию. Прошу вас поместить его среди пациентов третьей категории.
Пока Тео и Йоханна вкушают первые моменты счастья супружеской жизни в новом доме, Винсент, находящийся за шестьсот километров от них, покидает Желтый дом, с которым было связано столько надежд и стремлений, и едет в приют для душевнобольных.
Восьмого мая в 8:51 дядя в компании преподобного Салля садится на поезд, идущий из Арля в Тараскон — первую остановку на железнодорожной линии Арль — Париж. Там они пересаживаются на узкоколейку, поезд не спеша пыхтит среди возделанных полей. Хотя расстояние до Сен-Реми всего пятнадцать километров, поездка занимает полдня.
Расположенный на фоне крутых скалистых холмов, городок Сен-Реми-де-Прованс выглядит очаровательно: вдоль покрытых булыжником улочек здесь и там примостились небольшие домики. Исторический центр окружен зеленым бульваром, а за ним простирается характерный для юга Франции пейзаж, сотканный из оливковых деревьев, перемежающихся виноградниками и кипарисами. Воздух наполнен ароматами дикого тимьяна и розмарина, повсюду стрекочут цикады. Выйдя за пределы города, я направляюсь пешком к древнему монастырю Сен-Поль-де-Мозоль, на протяжении тысячи лет являющемуся местом паломничества.
Сегодня внутренний дворик в романском стиле открыт для посещения: все больше и больше поклонников Ван Гога хотят увидеть собственными глазами то место, где художник написал самые известные свои картины в период с 8 мая 1889 г. до 16 мая 1890 г., незадолго до смерти.
Рекламный плакат конца XIX в. описывает Сен-Поль как maison de santé — «дом здоровья». На нем изображена обрамленная зелеными деревьями группа зданий с церковью посередине, стоящая на фоне сельского идиллического пейзажа под сенью Малых Альп. Текст рекламы восхваляет местный климат, благодаря которому Сен-Реми не уступает Ницце и Каннам — создается ощущение, что перед нами — первоклассный курорт.
На самом деле это приют для пациентов, которых в ту эпоху называли aliénés — «помутившиеся умом», и жизнь здесь сильно отличается от описанной на рекламном постере — в чем Винсент вскоре убедится. Я думаю, что в будущем заведение должно приспособиться под нужды все растущего потока туристов, что ищут в здешних стенах след Ван Гога и горят желанием побывать в комнатах художника и лицезреть пейзажи, увековеченные на его полотнах. Это довольно сильное впечатление, которое я испытал на собственном опыте.
Добраться до приюта в наши дни стало гораздо проще, однако, вступая на территорию Сен-Поль-де-Мозоль после приятной прогулки меж оливковых деревьев и сосен, понимаешь, что за шестьдесят лет здесь практически ничего не изменилось. Цветущая аллея ведет от ограды ко входу, возле него сидит дежурная сестра в черном платье и белом головном уборе. Монастырь был основан около 1000 г., до сих пор сохранились отдельные элементы, восходящие к XII в.; он находился в управлении францисканцев, которых выселили после Французский революции. В 1807 г. доктор Луи Меркюрен приобрел данную территорию с целью организовать обитель для душевнобольных; посередине возвышается церковь, отделяющая женскую половину от мужской, куда поместили Ван Гога.
Меня поразило, что выход из мужской половины в сад совершенно не изменился со времени пребывания дяди, который запечатлел его на холсте. Широкий проход заканчивается дверью в зеленый сад, окруженный оградой, где Винсент любил проводить время в умиротворении. Вода и по сей день стекает в круглую ванну фонтана, изображенного во многих работах дяди. Коридор с того времени был несколько заужен, но палаты больных сохранили первоначальный вид: скромная обстановка, окна выходят во внутреннюю часть. Комната Винсента находится на втором этаже, стены в ней того же желтого цвета, что и при дяде — их он украсит своими картинами, которые будет создавать одну за одной. Тео добился того, чтобы брату выделили два помещения: одно служило спальней, другое — студией.
В тот день, когда Ван Гог поступил в лечебницу, в ней находились всего лишь восемнадцать пациентов мужского пола: с этими людьми ему предстоит делить горести в течение целого года.
Несмотря на то что некоторые из больных кричат и бредят практически постоянно, здесь преобладает дружеская атмосфера. Местные говорят, что необходимо терпеть других, чтобы они терпели тебя, и приводят также другие верные и справедливые аргументы, так что это правило неукоснительно соблюдается. Между нами царит взаимопонимание: к примеру, иногда я беседую с одним из товарищей, который в ответ бормочет нечто несвязное, однако не боится отвечать. Когда у кого-то случается припадок, остальные проявляют участие и заботятся о том, чтобы он не навредил себе. То же самое касается и тех, кто страдает приступами гнева.
Винсент довольно быстро привыкает к новой обстановке. Страх навсегда остаться заложником душевной болезни уступает место желанию побыть некоторое время в спокойствии, целиком посвящая себя работе в перерывах между одним приступом и другим, между кризисами и непредвиденными ситуациями.
Сегодня прибыл новый пациент. Он так взволнован, что все крушит и кричит днем и ночью; он рвет даже смирительные рубашки и до сих пор не может успокоиться, несмотря на то что практически весь день проводит в ванне. Он сломал кровать и всю мебель у себя в комнате, еду опрокидывает со стола вместе с тарелкой. На него грустно смотреть, однако санитары ведут себя терпеливо, что в конце концов даст улучшение.
Во времена Ван Гога люди мало что знали о причинах психических расстройств, и методы лечения были довольно примитивны. Активно практиковалась гидротерапия: больных дважды в неделю по два часа заставляли принимать ванны в овальных бочках с ледяной водой: подобная процедура в глазах науки того времени способствовала успокоению нервов. В конце XIX в. еще не существовало психоанализа и психотерапии: несчастных больных пичкали бромом, изнуряли клизмами и кровопусканиями, а иногда даже приковывали цепями к кровати или подвешивали к потолку в самых настоящих клетках для пыток — бедняги болтались в них, пока не угомонятся.
Дядя тоже подвергся экзекуциям, выдержав их с терпением и стойкостью.
Конечно, есть и более тяжелые случаи, больные неопрятные и даже опасные для окружающих, но они находятся в другом отделении. Мне прописали ванны дважды в неделю по два часа, желудок мой значительно восстановился по сравнению с тем, что было год назад, — так что я намерен продолжать терапию. Здесь мне лучше, чем где-либо еще, к тому же я занят работой — природа просто фантастическая. Надеюсь, что через год лечения я смогу лучше понять, на что я гожусь и чего хочу. Это поможет мне найти ресурс, чтобы начать жить заново. Возвращаться в Париж или ехать еще куда-то меня абсолютно не тянет. Тут я чувствую себя как дома.
В сущности, Винсенту повезло: он рисковал попасть в приют в Марселе, который представлял собой тюрьму, переделанную в клинику: в нем содержалось около тысячи пациентов. Или в Экс-ан-Прованс, где было около семисот постояльцев. Он просто затерялся бы в огромной массе психических больных и вряд ли мог бы рассчитывать на внимание со стороны персонала, и уж тем более на возможность гулять по полям в период ремиссии.
В Сен-Реми проживает чуть больше сорока больных — мужчин и женщин, есть бильярдный зал, музыкальный кабинет, студия для письма и рисования. Медики гордятся тем, что в их лечебнице «человеческое сочувствие окончательно победило жестокость, прежде преобладавшую в обращении с пациентами». Процедуры выполняются без принуждения, персонал старается по возможности обходиться без использования смирительных рубашек и цепей. Психиатрическая клиника руководствуется принципами «вежливого и доброжелательного обращения».
Винсент сразу понимает, что он на особом счету: хотя средства Тео позволяют поместить его только к пациентам третьей категории, в Сен-Поле не практикуется массовое размещение: каждый пациент содержится в отдельной комнате. Так что хотя бы ночью у них есть возможность побыть в спокойствии, не слыша стоны и крики тяжелых больных. Из окна, на котором установлена металлическая решетка, открывается вид на пшеничное поле, пламенеющее под жарким солнцем, а за серебристой листвой оливковых деревьев темнеют кипарисы у подножия Малых Альп. Ван Гог не раз напишет пейзаж во время пребывания в клинике: он посвятил долгие часы созерцанию этого уголка Прованса, изучил все многообразие линий и цвета.
Дядя приезжает сюда в самое благодатное время года. Весна в самом разгаре, больничный сад, отгороженный от внешнего мира высокими стенами, просто великолепен — настоящий райский уголок, доступный только пациентам клиники. Ничего с тех пор не поменялось.
Дядя бродит по тропинкам, выбирает цветы для натюрморта. Его первая картина, написанная в Сен-Реми, изображает букет фиолетовых ирисов, среди которых выделяется один белый цветок. Ван Гог просто не мог пройти мимо: ирисы — излюбленные цветы японских художников.
Другие пациенты с изумлением взирают на странного типа с отрезанным ухом, устанавливающего мольберт у них в саду и рисующего картины одну за другой. К счастью, они ограничиваются тем, что наблюдают за художником издали, не отвлекая его от работы.
Когда я пишу в саду, все постояльцы собираются, чтобы посмотреть на меня, и могу тебя заверить, что ведут себя сумасшедшие гораздо более тактично, нежели почтенные жители Арля.
На их фоне дядя выглядит практически здоровым: он меньше других подвержен приступам, немногословен, спокоен и сосредоточен на своем деле.
Оказавшись здесь, в цветущем уголке спокойствия, который пощадила война, возле фонтана, как и прежде источающего воду, я думаю об ирисах Винсента, о белом бутоне, затесавшемся среди фиолетовых цветов. Что символизирует такой контраст? Может быть, именно так себя ощущает дядя в тот момент? Когда-то давно, рассматривая натюрморт, я обнаружил, что изначально белый цветок тоже был фиолетовым, как и остальные, и лишь позднее Винсент высветлил его. Удачное решение придает равновесие композиции, но помимо прочего, намекает также на жизненную ситуацию дяди. Больной и хрупкий, как и другие товарищи по клинике, он в то же время отличается от них.
Первые недели Ван Гог проводит на территории лечебницы. Он рисует сад, других пациентов, которые бродят вдоль стен, вид из окна второго этажа, интерьер своей комнаты — банки с красками, бутылки на подоконнике. Дядя много читает на разных языках, которые помнит не хуже, чем прежде: на французском, немецком, английском и, конечно, голландском. Он выписывает себе книги из Арля, что-то присылают бабушка и тетя: романы Вольтера, братьев Гонкур, Эмиля Золя, пьесы Хенрика Ибсена в немецком переводе. Его увлекает современная литература, поскольку авторы много внимания уделяют теме изгоев: такие персонажи подвергаются героизации и являют собой образец самых глубоких и сложных человеческих эмоций. Эти произведения особенно созвучны миропониманию Винсента. Он уже давно не пишет отверженных, однако по-прежнему уверен, что изучать их мир через творчество — занятие поистине увлекательное.
Винсент поглощает книги, куря трубку, и воображает сюжеты для будущих произведений.
Самые интересные сюжеты приходят в голову, когда куришь трубку, — пишет он Тео. — Я работаю без устали с утра до ночи, день за днем, запершись в студии, чтобы ни на что не отвлекаться.
Пробыв в клинике несколько недель, Ван Гог завоевал доверие директора и персонала, так что отныне ему позволено выходить за территорию — разумеется, не в одиночестве.
Чаще всего художника сопровождает Жан-Франсуа Пуле, который работает в Сен-Поле водителем. Следуя своей давней традиции, Винсент пишет с молодого человека портрет, который тот отсылает матери. Должно быть, женщина не смогла оценить картину — в скором времени сведения о ней теряются.
К моему великому удивлению, на момент моего посещения лечебницы Пуле оказывается еще жив. Ему почти девяносто лет, он живет в больничном флигеле и хорошо помнит дядю. Жан-Франсуа рассказывает, что Винсент всегда носил рабочую одежду, ходил неопрятный, как бродяга. Никогда не смеялся и говорил медленно, с сильным голландским акцентом. Его потрепала жизнь, однако когда он начинал рисовать, то «как будто забывал свою тоску».
Пуле открыл для меня имя еще одного юноши, который предстает на картинах дяди с жизнерадостным выражением, в светлой рубашке и зеленой шляпе, практически сливаясь с зеленью лужайки, тот персонаж работает — картина называется «Садовник». Его зовут Жан Барраль — он стоит, улыбаясь, среди олив, подкарауленный дядей во время перерыва. Образ излучает оптимизм и безмятежность. Пуле рассказал мне, что 15 мая 1890 г. жена Барраля умерла при родах, после чего на его лице навсегда поселилась тень скорби. Ван Гог об этом никогда не узнает: он уехал на следующий день после случившейся трагедии. Однако радость, которую, возможно, Жану больше не суждено было испытать, пережила и его самого благодаря кисти Винсента.
Просветление в безумии
Ван Гог посвятил по меньшей мере четырнадцать полотен и столько же рисунков пшеничному полю, что виднелось из его окна в Сен-Поле, всегда выбирая один и тот же ракурс: ограда клиники очерчивает линию горизонта, за ней возвышаются Малые Альпы. Меняется только цвет поля, в зависимости от времени года. Как и Моне со стогами сена, Винсент внимательно наблюдает изменения погоды и света, однако у него отсутствует научный интерес к природе, характерный для импрессионистов. Он одержимо повторяет один и тот же сюжет в разное время года не из-за желания показать изменения окружающей атмосферы, контуров и консистенции объектов (как было у Моне, чьи соборы будто тают в летнем зное). Поле было единственным пейзажем, позволявшим взгляду художника разгуляться, выйти за пределы клиники: выбор в данном случае продиктован насущными потребностями и отсутствием альтернатив.
Не один месяц дядя работает над привычным видом, узнавая его с каждым разом все лучше и лучше, и пользуясь возможностью сосредоточить внимание на деталях. Интересно наблюдать движение пшеницы: растрепанная ветром в июне, когда побеги едва проросли, покрыв землю бледно-зеленым ковром, она загорается желтым в июле, кудрявясь и образуя завитки, которые перемежаются с фигурами крестьян, а затем в сентябре поля вновь пустеют и приобретают светлый, почти белесый оттенок. В ноябре землю поливают потоки дождя, как будто царапающие полотно, и окутывают панораму призрачным светом. Затем дело идет к весне, солнце вновь заливает все светом, цвета становятся более сочными, достигая своего апогея в мае: по полям рассыпаны в изобилии кустики всех оттенков зеленого, каждый раз расположенные по-новому. Винсент изображает один и тот же клочок земли, с коровниками вдалеке и одиноко стоящими деревьями слева, однако каждое полотно дышит жизненной силой и поражает вниманием к деталям. Это поистине уникальная способность дяди — следовать задуманному проекту во что бы то ни стало, даже находясь на лечении в психиатрической клинике, где плохо кормят, заставляют делать анализы и малоприятные водные процедуры.
На самом деле, судя по количеству картин, созданных Ван Гогом во время нахождения в лечебнице, его состояние было относительно стабильным: большую часть времени он был спокоен и сосредоточен. Как я понял из переписки и воспоминаний очевидцев, за год в Сен-Реми Винсент пережил четыре кризиса.
Мой отец дает поистине тонкое и поэтичное описание состояния здоровья дяди.
Гений блуждает в лабиринте своего разума, его траектории столь непредсказуемы и загадочны, что в любой момент он может потерять равновесие и низвергнуться с вершин в бездну.
Творческая сила Ван Гога достигает максимума в период ремиссии, а затем он вновь становится жертвой приступов безумия, угнетающих и полностью выбивающих его из колеи.
Когда-нибудь очередной припадок навсегда лишит меня возможности творить, […], но я делаю все, что могу, чтобы поправиться, — подобно человеку, который решил утопиться, но вдруг обнаружил, что вода слишком холодная, и вот он плывет обратно к берегу.
В прошлом, когда Винсент заводил речь о самоубийстве, то всегда говорил об этом как о поступке дурном и отталкивающем. Теперь все иначе: идея суицида завораживает его. Дядя переживает глубокую депрессию, так что меня ничуть не удивляет, что ему приходят в голову подобные мысли.
В самые тяжелые минуты Ван Гог действительно испытывает судьбу, подвергая свою жизнь опасности. В середине июля 1889 г., во время экскурсии в древнеримскую пещеру, дядя, работая над картиной, попытался отравиться красками. Он спасся только благодаря бдительности сопровождающего: тот вовремя оказал помощь, вызвав у него рвотный рефлекс. Примерно тогда моя мать узнала о том, что беременна, и Тео, вне себя от радости, сообщил брату новость.
Будущей зимой, скорее всего, в феврале, — я родился 31 января 1890 г., — мы надеемся стать родителями малыша, которого назовем Винсент, если ты согласишься быть ему крестным.
Это конец. Хотя в письмах дядя делает вид, что рад моему рождению, на самом деле, в нем вновь просыпается тревога. Страх быть брошенным, который он в течение долгих месяцев пытался загнать в самый дальний угол сознания, вновь вырвался на поверхность.
Во время приступов Ван Гог пытается есть грязные предметы, попадающиеся под руку, но потом все забывает: остаются лишь дурной привкус во рту и трудности с глотанием в течение нескольких недель. После подобных выходок дяде разрешают рисовать только углем — использование красок и чернил исключается. На какое-то время его даже помещают в палату на первом этаже с железной кроватью, стулом и дверью без ручки, чтобы он не мог закрыться изнутри. Посетив ее, я ощутил всю убогость положения художника в тот момент. Винсенту не разрешают даже заходить в студию до тех пор, пока он окончательно не поправится.
Только в сентябре он снова начинает писать красками. Попытки самоубийства больше не повторяются, остаются только кошмары, которые, как кажется, тоже постепенно сходят на нет.
Доктор Пейрон абсолютно прав, когда говорит, что я не сумасшедший в полной мере, потому что мои мысли ясны и прозрачны в перерывах между приступами. Но во время атак я впадаю в ужасное состояние и полностью теряю контроль.
Срывы могут произойти в любой момент. В канун Рождества, спустя ровно год после ночи в Арле, с Винсентом неожиданно случилось помутнение, без всякой видимой причины. Он в очередной раз попытался проглотить краски, затем выпил парафин, что украл у служащего, заполняющего масляные лампы, и впал в ажитацию. Он не в состоянии адекватно реагировать и отвечает на вопросы бессвязным бредом.
Я уже не знаю, где нахожусь, мой разум блуждает без цели.
Должно быть, то же чувство охватило его во время одной из немногих поездок, совершенных им в Арле за время пребывания в лечебнице. Дядя довольно быстро восстанавливался после приступов, так что Пейрон предоставил ему разрешение съездить к друзьям в феврале 1890 г. Однако он так и не доехал до Жину и не вернулся в клинику вечером, из-за чего доктор был вынужден отправить Пуле на поиски. Юноша найдет Винсента лежащим у дороги, в сильнейшем похмелье.
Наверное, самым длительным стал кризис, случившийся в середине марта того же года: Ван Гогу пришлось сделать паузу в занятиях живописью на целых два месяца, так как каждый раз, когда он, казалось бы, идет на поправку, с ним случается новый припадок. Дядя мучается, не отвечает на вопросы и твердит, что его хотели отравить.
Мне в тот момент не исполнилось еще и двух месяцев. Папа продолжает писать обо мне дяде, тот как будто игнорирует мое существование, пока в один прекрасный день не сообщает о том, что посвятил мне кар- тину. Он высылает ее почтой, умоляя Тео не продавать полотно.
На нем — ветвь миндального дерева, с которой я с тех пор ни разу не расставался.
В Провансе миндальные деревья цветут первыми: они распускаются уже в феврале, предвещая наступление весны. Сен-Реми знаменит своими миндальными рощами, и поздней зимой пейзаж вокруг Сен-Поля особенно неповторим: деревья покрыты белыми цветами, источающими сладостный аромат. На первый взгляд может показаться, что дядя написал ветвь миндального дерева на фоне синего неба, лежа на земле. Однако если присмотреться, то перед нами не одна ветвь, а целых три — они переплетены с изысканным мастерством. Мысль о том, что этот образ возник в период между двумя тяжелейшими психическими кризисами, переполняет меня любовью и восхищением. Скорее всего, дядя сорвал ветвь, принес в студию и изобразил ее в манере, типичной для японских художников, воображая, что она внесет яркую и свежую ноту в интерьер моих родителей, заняв почетное место над колыбелью новорожденного.
Он всегда с большим интересом рассматривает картины дяди Винсента, — пишет ему моя мать 28 марта, — но особенно его завораживает ветвь миндального дерева, которую мы повесили над кроватью.
Поразительно, как в таком маленьком ребенке уже проявляется личность […] иногда он смотрит на меня совсем как взрослый, будто хочет сказать: ну что ты собралась со мной делать — я и без тебя уже все знаю. И взгляд у него такой внимательный и выразительный, как у настоящего философа.
Моим родителям настолько полюбилась картина, что они впоследствии перенесли ее в столовую — самое посещаемое место в доме, чтобы все гости могли любоваться шедевром. Я всегда воспринимал образ на ней как отражение самой лучшей, самой светлой части дядиной души, той, что способна тонко чувствовать жизненную силу, процесс постоянного обновления в природе, — такое впечатление, что именно живопись была спасительным якорем, который не раз вытаскивал его из отчаяния. В своем личном рейтинге дядиных картин я ставлю данное произведение в один ряд с другим шедевром, созданным в Сен-Реми, — «Звездной ночью», которая, напротив, олицетворяет темную половину его измученной души.
Волна света
Нечего удивляться, что кризисы во время пребывания в Сен-Реми случаются с Винсентом все чаще. Его окружают беспокойные больные, от которых трудно спрятаться, а из дома приходят волнующие новости, что возбуждает сильные эмоции и провоцирует перепады настроения. Если рождение любимого племянника вызывает в дяде подавленность, то новость о продаже картины «Красные виноградники» его воодушевляет и вселяет надежду на дальнейшее развитие карьеры. Несколько дней спустя он получает также копию первой статьи, которая полностью посвящена его работе. Критик Альбер Орье использует сильные выражения, описывая кипарисы Ван Гога, — «черные тени из ночного кошмара». Именно в психиатрической лечебнице дядя превращается в поистине самобытного художника и достигает максимального градуса выразительности, который принесет ему посмертную славу.
Я не устаю теряться в завитках, которые разливаются по ночному небу, — сколько раз я упрекал мать в том, что она поторопилась с продажей картины. К счастью, после неоднократной смены владельца и нацистских конфискаций она оказалась в США, и в 1941 г. ее приобрел Нью- Йоркский музей современного искусства — наконец-то «Звездная ночь» обрела надежный и достойный приют, о котором Винсент мог только мечтать. Трудно представить, но мой отец раскритиковал полотно, посчитав его остановкой, даже регрессом в творческом развитии дяди: звезды слишком огромны, весь пейзаж — просто несуразная детская фантазия. После столь сурового приговора Винсент причислял «Звездную ночь» не иначе, как к этюдам, наброскам, не заслуживающим его автографа.
На деле же картина представляет собой квинтэссенцию самых новаторских и самых глубоких авторских решений, ее по праву можно считать творческим завещанием Ван Гога. Пейзаж Сен-Реми показан сквозь призму личного видения художника. Колокольня церкви непомерно высока, а исторический центр, напротив, сведен к скромной группе домиков с освещенными окнами. Это, пожалуй, главное отличие, которое бросается в глаза, когда смотришь на реальный Сен-Реми из палаты Винсента: в конце XIX в. агломерация уже была гораздо более мощной, чем на его картине.
Изображение больше напоминает японские горные деревушки, в которых мне довелось побывать в годы учебы: я с удовольствием исследовал самые отдаленные уголки страны. Домики дяди рождают то же чувство бренности и хрупкости жизни, которое я испытывал, глядя на сгрудившиеся крыши пагод. В каких-то окнах горит свет — значит, еще не слишком поздно. Растущая луна мерцает в своем желтом нимбе, как будто солнце зажглось посреди ночи. Ее блики передаются звездам и закручиваются в вихрь, увлекающий за собой облака. Ты как будто чувствуешь порыв южного ветра, который разносит свечение по картине.
Я не первый, кто сравнивает эту волну ночного света с морем, которое изобразил Хокусай в одном из самых известных своих произведений. Если я правильно помню, японские художники как раз стремились к созданию «живого, дышащего мира»: они представляют природу как постоянное движение, процесс, не имеющий четких границ и равновесия. Именно у кумиров-японцев Винсент учится превращать кипарисы в темные языки пламени, преграждающие взгляд, леса — в комки листвы, намеченные быстрыми движениями кисти, горы — в извилистые холмы. Было бы заблуждением сводить вихреобразные завитки к симптомам невроза, приравнивать результаты творческого поиска Винсента к бесконтрольным жестам сумасшедшего, неспособного выстраивать композицию.
Как раз наоборот — этим шедевром Ван Гог доказал, что смог выработать уникальный художественный язык. Какие результаты десятилетних исследований Винсента мы можем видеть на картине? В первую очередь, способность комбинировать цвета: художник смягчает передний план, оставляя его темным, чтобы свет мог ярче вспыхнуть на заднем плане. Нарушение законов перспективы и ощущение хаоса — элементы нового живописного языка, изобретенного Ван Гогом и доступного лишь ему одному.
Дяде не с кем было разделить открытия. С каждой новой картиной он все лучше овладевает новым методом, но чувствует себя все более одиноким.
Местная обстановка начинает невыносимо тяготить меня. Я терплю уже больше года; мне нужен воздух, я чувствую себя раздавленным скукой и болью. И к тому же мне надо работать, а здесь я попусту теряю время. Почему, скажи мне, ты так боишься, что со мной что-то случится? Этого не стоит бояться (поверь мне, с тех пор как я здесь, я повидал немало — припадки и приступы психоза тут обычное дело); самое главное — знать, что несчастье может произойти в любой момент. Уверяю тебя, что не так просто — постоянно жить под надзором, как бы хорошо к тебе ни относились, жертвовать своей свободой, быть изгоем общества и понимать, что у тебя в жизни есть только одно — любимая работа, которой ты готов отдавать всего себя.
Как только дядя выбрался из последнего кризиса, он уже не думает о возможных последствиях.
Больше нет времени ждать.
Винсент отправил Тео сотни полотен и чувствует, что получил от Прованса все, что мог. Местные пейзажи исчерпали себя десятками повторений. Теперь главное — уехать, а значит, необходимо убедить брата в том, что его психическое здоровье пошло на поправку.
Ван Гог покидает юг Франции 17 мая 1890 г. Картины, которые останутся в Сен-Реми, будут использоваться не по назначению: местные мальчишки будут бросать в них дротики, а садовники — закрывать ими брешь в водостоке.
Ван Гог нащупал ту дорогу, что приведет его работы к успеху, однако до признания еще очень далеко. Сейчас ему нужно лишь немного спокойствия. Встреча с Тео должна пойти ему на пользу.
Или нет.
