Эрнест Хемингуэй известен сегодня в основном благодаря прозе, давно ставшей мировой классикой и превратившей его в бренд. О том, что бо́льшую часть жизни он был журналистом и публицистом, все более-менее знают, но статьи его мало кто читал, и ни в одном книжном магазине вы не найдёте свежего сборника его публицистики на русском, разве что где-то завалялась пара потрёпанных экземпляров советского сборника «Старый газетчик пишет», да томик «Репортажи». Он был участником обеих Мировых войн, и его публицистика — это, с одной стороны, часть искорёженного сознания человека первой половины XX века, потрясённого и деформированного нескончаемыми войнами и метаморфозами общества, с другой же — довольно точная аналитика, предсказавшая многие мировые события задолго до их наступления. Рассказываем историю Хемингуэя-журналиста, от ядовитых юношеских фельетонов и репортажей до зрелых антивоенных статей и очерков со Второй мировой.
«Будь позитивен. Вычёркивай все лишние слова»
Февраль 1920 года. Торонто. В дверь редактора Toronto Star Weekly Герберта Крэнстона стучат. В комнату входит помощник редактора, а следом — прихрамывающий на правую ногу высокий худой парень с чёрными усиками. Он одет в коротковатое кожаное пальто и серые, тоже не по размеру короткие брюки.
— Этот парень говорит, что он может писать и хочет сделать что-нибудь для нас. Его зовут Эрнест Хемингуэй, — говорит помощник.
Им удаётся поладить, и двадцатиоднолетний ветеран Первой мировой становится внештатным автором еженедельного литературного приложения газеты Toronto Daily Star.
К тому времени за плечами Хэмингуэя — недолгая работа в Kansas City Star, в которую он пришёл сразу после окончания школы, отказавшись поступать в университет. Там молодой репортёр был погружён в исследование дна американской жизни: криминал, притоны, игорные заведения, убийцы, проститутки и тюрьмы — именно в начале XX века в американскую журналистику приходит мода на вскрытие неприглядных сторон повседневности. Там же, в Арканзасе, штат Канзас, Хемингуэю преподали основы газетного стиля, которые повлияли на всю его дальнейшую работу. Эрнест не будет следовать заповедям письма из первой газеты всегда и безоговорочно: его подход будет меняться на протяжении времени, но главное правило, которое он вынесет для себя и которое пронесёт сквозь года — писать просто, коротко и ёмко:
«Пиши короткими предложениями. Первый абзац должен быть коротким. Язык должен быть энергичен. Будь позитивен. Вычёркивай все лишние слова».
С началом Первой мировой войны он пытается записаться в армию, но его не берут из-за травмы глаза, полученной при занятиях боксом. У него появляется мысль вступить в канадскую армию, но в итоге в апреле 1918 он отправляется на итало-австрийский фронт в качестве водителя кареты скорой помощи, которую Kansas City Star пожертвовала Красному Кресту.
В одну из ночей на передовой он попадает под миномётный обстрел вместе с несколькими итальянцами; один из них умирает на месте, второму на глазах Эрнеста отрывает ноги, а третьего подстреливает австрийский снайпер. Хемингуэй пытается перенести раненого снайпером итальянца в ближайший окоп за линией огня, но оказывается под новым обстрелом. Одной из пуль ему прошивает колено. Он чудом остаётся жив: «…Я был в сознании и в то же время полностью оглушён. Наступило какое-то помрачение. Инстинкт заставлял меня ползти сквозь грязь, грохот, взрывы снарядов. Я спрашивал себя: жив ли я? <…> В голове у меня вспыхивали зелёные и белые звёзды, как это бывало, когда я ложился в постель пьяным и пытался заснуть… Я хотел бежать, но не мог, как это случается с каждым в ночных кошмарах…», — писал он впоследствии. Добравшись до окопа, Хемингуэй понимает, что итальянец, которого он вынес, уже мёртв.
Из правой ноги Эрнеста на месте извлекают более двадцати осколков от взрыва снаряда. В миланском госпитале настаивают на ампутации правой ноги, но Хемингуэй категорически запрещает это делать. Нога заживает. В 1919 году его демобилизуют, и он возвращается в родительский дом в Оук-Парке, штат Иллинойс. Долгое время Эрнеста преследуют страшные сны, он не может спать без света.
Восстановившись окончательно, Хемингуэй ищет новую работу: в канзасскую редакцию он возвращаться не хочет. Тогда он и переезжает в Торонто, где знакомый помогает ему устроиться в местную газету.
Фельетонист на фрилансе
Первый фельетон, высмеивающий людей, берущих напрокат дорогие картины, чтобы выглядеть в глазах знакомых состоятельными ценителями искусства («Кочующие картины»), не слишком впечатляет редактора. Он выходит без подписи 14 февраля 1920 года, а Хемингуэй получает за него 5 долларов. Зато следующий его материал, «Бесплатное бритьё», уже подписан его именем и впоследствии будет включаться в сборники избранных работ.
В этой заметке он рассказывает, как ходил бесплатно побриться в школу для парикмахеров. Хемингуэй нагнетает саспенс: опытные мастера смотрят на него как на самоубийцу, переглядываются и с ужасом взирают на лестницу, ведущую на второй этаж, к практикантам. Разворачивая этот бытовой сюжет в канадской газете, он умудряется поднять на смех всю глубинную мифологию Соединённых Штатов о свободе — которая оказывается на поверку свободой не для человека, а для кошелька:
«„Страной свободных и родиной храбрых“ — так скромно именуют республику, расположенную к югу от нас, некоторые её граждане. Возможно, что они — храбрые, но что касается свободы — никакой свободы там нет: за всё приходится платить. Время бесплатных завтраков давно прошло, а если попытаешься вступить в общество свободных каменщиков, то и тут тебе напомнят, что это будет стоить семьдесят пять долларов…».
Спустя неделю, в следующем номере, выходят целых два его фельетона. «Мэр-болельщик» высмеивает показное «хождение в народ» и такую же показную заинтересованность мэра Торонто в боксе и прочем спорте:
«…Мэр был явно в восторге от матча. Он так оживлённо пожимал руки всем, кто был рядом, что даже не заметил, когда прозвучал гонг и кончился первый раунд…».
«Как прослыть ветераном войны, не понюхав пороха» проходится по канадцам, бежавшим во время Первой мировой в Штаты работать на военных заводах, чтобы избежать призыва. Двадцатиоднолетний острый на язык ветеран, он выдаёт пошаговую инструкцию, как, вернувшись на родину, сойти за прожжёного в боях воина:
«…Первая трудность, с которой придётся встретиться, — отсутствие заграничного значка Канадского экспедиционного корпуса. Это, правда, легко уладить. Если кто-нибудь спросит тебя, почему ты не носишь медяшку, ответь высокомерно: „Не нуждаюсь в рекламе“…».
В последующие месяцы Хемингуэй экспериментирует в смежных газетных жанрах. Он получает порядка 10 долларов за текст — около 136 долларов на современные деньги. Эрнест быстро завоёвывает расположение в газете: редактор впоследствии будет вспоминать, что его впечатляла вдумчивость Хемингуэя в работе и его точность в подборе слов — его материалы практически не приходится править.
Богемный Париж для международного корреспондента
Декабрь 1921 года. Хемингуэй с первой женой Хэдли Ричардсон пересекают Атлантику. Из ревущего джазом Чикаго, в котором они прожили последний год, Хемингуэи направляются в Париж — колонки Эрнеста были на хорошем счету в Toronto Star, и ему предложили быть европейским корреспондентом газеты. Внештатная работа позволяла писать материалы из разных городов, и в сентябре 1920 из Торонто Хемингуэй перебрался в Чикаго. Там он успел изучить криминальную сторону города и рассказать читателям про кровопролитную войну между мафиози за места в городском совете, полицейских, пьющих в барах и вовсе не спешащих приводить в действие сухой закон, и даже о необычном экспорте рабочей силы — по информации Хемингуэя, чикагские киллеры высоко ценились в те годы в неспокойной Ирландии. За заметки ему всё ещё платили не слишком много, так что, чтобы заработать на жизнь, он устроился редактором в профсоюзном журнале Co-operative Commonwealth, руководство которого, как впоследствии оказалось, присваивало профсоюзные взносы и вообще было структурой полумафиозной.
Выйдя на палубу ранним утром, Эрнест и Хэдли видят впереди испанское побережье. В порту Виго их встречают небольшая деревушка, булыжная мостовая, домики, выкрашенные в белый и оранжевый, а на вершине горы — серая церковь и мрачный форт. Здесь Хемингуэй пишет очерк «У берегов Испании — тунец», в котором уже проглядывают стоические идеи из повести «Старик и море», которая увидит свет спустя три десятка лет:
«…Испанские лодочники возьмут вас в море рыбачить за доллар в день. В заливе Виго много тунца, и он хорошо идёт на наживку. Это изматывающий, тяжёлый труд, от которого болит спина, ноют мускулы, хотя вы и работаете удочкой толщиной с ручку мотыги. Но если вы после шестичасовой борьбы вытащите из воды большого тунца, победите его в поединке „человек против рыбы“ и, почти обессилев от постоянного напряжения, в конце концов поведёте его рядом с лодкой, зелено-голубоватого и серебристого в ленивом океане, вам будут отпущены все грехи, и вы сможете смело войти в общение с древними богами, и они будут приветствовать вас…».
Он отправляет в редакцию очерки европейской жизни, едкие и наполненные деталями, как и его североамериканские материалы. В одном из первых очерков Эрнест высмеивает образ американского туриста, опьянённого дешёвым сервисом и принимающего туристический Париж за настоящий: «…Ему хотелось бы поглядеть на ночную жизнь Парижа, а ему преподносят специально подготовленное представление, исполняемое узким кругом скучающих, но хорошо оплачиваемых статистов, которое идёт уже тысячи ночей и может быть названо „Околпачивание туриста“…» («Вот он какой — Париж!», Toronto Star Weekly, 25 марта 1922 года).
Смеётся и над парижской модой: «…Парижские шляпницы наконец-то нашли применение английским воробьям. Шляпки с воробьями появились на Бульварах, и неприметная маленькая птичка заняла подобающее ей место…» («Парижские шляпки», Toronto Star Weekly, 18 марта 1922 года).
И потешается над американской литературной и художественной богемой Парижа, американскими снобами, которые перекочевали сюда из Гринвич Вилледж:
«…Странно выглядят и странно ведут себя те, что теснятся за столиками кафе „Ротонда“. Все они так добиваются небрежной оригинальности костюма, что достигли своего рода единообразной эксцентричности. Заглянув впервые в высокий, продымлённый под самый потолок, тесно заставленный столиками зал „Ротонды“, ощущаешь примерно то же, что входя в птичий павильон зоологического сада…» («Американская богема в Париже. Чудной народ», Toronto Star Weekly, 25 марта 1922 года).
В Париже Хемингуэй немного застенчиво знакомится со многими писателями-эмигрантами, среди которых — Джеймс Джойс, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Эзра Паунд и Гертруда Стайн, которая становится его наставницей. Он часто заходит к ней и даёт почитать свои рассказы, которых пока почти никто не видел; они подолгу беседуют о литературе и о поиске новых форм, о современных писателях, многих из которых Стайн не признавала.
Много времени Эрнест проводит с блокнотом в барах и пабах, собирая материал, подмечая окружающие его детали и пытаясь написать о Париже правдиво и естественно: «…И в конце концов я писал настоящую фразу, а за ней уже шло всё остальное. Тогда это было легко, потому что всегда из виденного, слышанного, пережитого всплывала одна настоящая фраза. Если же я старался писать изысканно и витиевато, как некоторые авторы, то убеждался, что могу безболезненно вычеркнуть все эти украшения, выбросить их и начать повествование с настоящей, простой фразы, которую я уже написал…».
Тогда Хемингуэй формирует для себя ещё одно правило: не думать, о чём пишешь, с той минуты, когда прекращаешь работу, до той минуты, когда на следующий день не начинаешь писать снова. Он приходит к мысли, что подсознание и так сделает всё, что нужно, за тебя, а зацикливание на работе ведёт к потере чувствительности и восприимчивости, без которых писателю не обойтись.
Чай с Муссолини
Генуя, Италия, 10 апреля 1922 года. Открытие Генуэзской конференции подходит к концу. Неожиданно для всех присутствующих между Георгием Чичериным, членом советской делегации, и главой французской делегации Жан-Луи Барту завязывается спор. Поводом становится предложение о разоружении, которое выдвигает советская сторона: Барту эмоционально выступает против этой инициативы. В этот момент в ложе для прессы Эрнест Хемингуэй, возможно, уже делает намётки к будущему материалу:
«…Внезапно скучную, сонную атмосферу этого душного зала словно прорезала летняя молния. Корреспонденты, которые осовело сидели на галерее, вдруг бешено заработали карандашами. Делегаты, которые ждали, откинувшись в креслах, закрытия заседания, напряжённо вытянулись, стараясь не упустить ни слова. Рука Чичерина на столе задрожала, а Ллойд Джордж начал что-то машинально чертить на листе бумаги…» («Судьба разоружения», Toronto Daily Star, 24 апреля 1922 года).
Командировка в Геную стала первым серьёзным журналистским заданием для Хемингуэя: отсюда ему удалось написать живые портреты крупных политических деятелей, и здесь же он впервые затрагивает итальянский фашизм: ещё до открытия конференции Эрнест отправил в редакцию резкий материал, начинающийся с рассуждения о том, что власти Италии боятся появления советской делегации в Генуе, ведь оно может оказать влияние на здешних коммунистов, любые выступления которых в стране жёстко пресекались чернорубашечниками с молчаливого согласия правительства: «…Фашисты — это отродье зубов дракона, посеянных в 1920 году, когда казалось, что вся Италия может стать большевистской <…> …это они подавили красных бомбами, пулемётами, ножами и щедрым применением керосиновых бидонов, чтобы поджигать места красных митингов, и тяжёлыми окованными железом дубинками, которыми они мозжили головы красных, когда те пытались выскочить…».
В июне 1922 года Хемингуэй берёт интервью у Бенито Муссолини, уже набравшего политическую силу. Тот рассказывает ему, что Национальная фашистская партия, которая была основана в 1921 году на базе «Итальянского союза борьбы», построена по принципу военной организации, насчитывает полмиллиона человек, половина из которых — чернорубашечники, и что в любой момент они могут скинуть итальянское правительство, хотя и не хотят никому угрожать. В то время в Италии и за её пределами многие считают Муссолини освободителем страны от «красной угрозы», но Хемингуэй уже различает в нём стремление к тоталитаризму:
«…Представьте себе, что 250 тысяч членов консервативной партии Канады вооружены, т. е. представьте „политическую партию, построенную по принципу военной организации“, глава которой не скрывает, что у неё достаточно сил, чтобы сбросить либеральное, а впрочем, и любое другое правительство, посмевшее выступить против неё…», — объясняет он канадскому читателю.
Вскоре Муссолини придёт к власти: 27 октября 1922 года он начнёт марш на Рим — шествие по городу нескольких колонн, состоящих из сторонников фашистской партии, демонстрирующее его военную мощь, поддержку среди буржуазии и готовность к конфронтации. Король Виктор Эммануил III, испугавшись угрозы гражданской войны, передаст власть в его руки, назначив на место премьер-министра:
«...Муссолини не дурак и хороший организатор. Но очень опасно организовать патриотизм нации, если сам ты неискренен, особенно же опасно взвинчивать их патриотизм до такого накала, что они добровольно ссужают деньги правительству без всякого процента. Латиняне, раз уж они вложили деньги в дело, хотят получить определённый результат, и они ещё покажут синьору Муссолини, что гораздо легче быть в оппозиции к правительству, чем самому возглавлять правительство» («Фашистский диктатор», Toronto Daily Star, 27 января 1923 года).
Уже спустя месяц, в ноябре, на Лозаннской конференции в Швейцарии, ставшей продолжением конференции в Генуе, Италию будет представлять Муссолини, что станет его дебютом на международной арене. Оттуда Хемингуэй напишет материал, в котором охарактеризует Бенито как человека, «разыгрывающего диктатора», и расскажет, как на встрече с журналистами зашёл ему за спину и увидел, что книга, которую сосредоточенно читал Муссолини — французско-английский словарь, перевёрнутый вверх ногами: «…Муссолини — величайший шарлатан Европы. Хотя бы он схватил меня и расстрелял завтра на рассвете, я всё равно остался бы при этом мнении. Самый расстрел был бы шарлатанством <…> Я на цыпочках зашёл к нему за спину, чтобы разглядеть, какую это книгу он читает с таким неотрывным интересом. Это был французско-английский словарь, и держал он его вверх ногами…» («Фашистский диктатор», Toronto Daily Star, 27 января 1923 года).
Второй Греко-Турецкий конфликт
30 сентября 1922 года, Греция. «КОНСТАНТИНОПОЛЬ — шумный, жаркий, холмистый, грязный и прекрасный город. Он наводнён слухами и мундирами. Прибывшие в город британские войска готовы предотвратить вторжение кемалистов. Иностранцы нервничают и, помня судьбу Смирны, заказали билеты на все отходящие из страны поезда уже несколько недель назад», — такую телеграмму отправляет Хемингуэй в газету из греческого города Константинополя. Сообщение занимает первую полосу газеты.
Вскоре после Генуэзской конференции Хемингуэй получает задание писать о назревающем столкновении во Фракии во время второй Греко-Турецкой войны.
Но тогда большой битвы не случается. Спустя несколько дней после прибытия Хемингуэя в Греции происходит переворот: короля Константина свергают с престола, а новый кронпринц заключает с Турцией мир. Эрнесту остаётся освещать результаты войны — он отправляется в Восточную Фракию, откуда 14 октября пишет дегероизирующий очерк об отступлении разбитой греческой армии:
«…Целый день я проезжал мимо них, грязных, усталых, небритых, обветренных, бредущих вдоль дорог коричневой, волнистой, голой Фракийской равнины. Никаких оркестров, питательных пунктов, организованных привалов, только вши, грязные одеяла и москиты ночью. Вот остатки той славы, которая именовалась Грецией. Вот он, конец второй осады Трои» («Предательство, разгром… и восстание», Toronto Daily Star, 3 ноября 1922 года).
Затем он едет в Западную Фракию, в Адрианополь, откуда пишет об эвакуирующихся греческих беженцах. Эта зарисовка о последствиях войны для мирного населения станет классикой военной очеркистики:
«…Двадцать миль повозок, запряжённых коровами, волами, заляпанными грязью буйволами; измученные, ковыляющие мужчины, женщины и дети, накрывшись с головой одеялами, вслепую бредут под дождём вслед за своими жалкими пожитками…» («Безмолвная процессия», Toronto Daily Star, 20 октября 1922 года).
Спустя почти три десятка лет он напишет: «Я помню, как я вернулся домой с Ближнего Востока с совершенно разбитым сердцем, и в Париже я старался решить, должен ли я посвятить всю свою жизнь, пытаясь сделать что-нибудь с этим (т.е. стать антивоенным активистом — Н.С.), или стать писателем».
В свободное плавание
В сентябре 1923 года Хемингуэй вернётся в Торонто, чтобы какое-то время поработать для газеты в «штатном» режиме. Теперь он — известный журналист, его репортажи из Фракии и громкие материалы о Муссолини в редакции знают все. Предполагается, что он будет писать о самых важных событиях в городе, общаться с крупными фигурами и гостями Торонто.
Но в газете за время его вольного плавания по Европе сменился главный редактор; новый боится любого неподчинения и вольнодумства среди сотрудников и опасается Хемингуэя. Он заваливает его мелкой новостной работой, которую обычно поручают новичкам — например, встать в четыре утра, чтобы сделать новость о рядовом пожаре. Эрнест понимает, что его открыто выживают, и после нескольких конфликтов с редактором пишет заявление об уходе.
В январе 1924 года Хемингуэй с семьёй возвращается в Париж — уже как писатель. Он твёрдо решит посвятить себя литературе и оставит журналистику на много лет.
Заметки о предстоящей войне
30 января 1933 года, Берлин. После отставки Курта фон Шлейхера, рейхсканцлера Веймарской республики, на его место был назначен лидер Национал-социалистической немецкой рабочей партии Адольф Гитлер. Своё правление новый канцлер начинает шумной пропагандистской кампанией под лозунгом «Германия хочет мира», однако уже 3 февраля в двухчасовой речи перед генералами и адмиралами Гитлер заявляет, что цель его политики — «завоевание нового жизненного пространства на Востоке» и его германизация. 22 марта был основан концентрационный лагерь Дахау для содержания неугодных лиц. 24 марта принят «Закон о чрезвычайных полномочиях», фактически ограничивающий свободу слова.
Первая мировая ещё отдавалась эхом в умах, а чувство тревоги за будущее на фоне происходящих в мире изменений, растущего национализма, империалистических амбиций возникающих фашистских диктатур, борьбы за территории, ресурсы и идеологическое доминирование, а также ориентации на милитаризм, нарастало с каждым днём. С приходом Гитлера к власти становится ещё более очевидным, что мир стоит на пороге новой катастрофы. Чувствует это и Хемингуэй.
В четвёртое десятилетие XX века Хемингуэй вступает уже состоявшимся писателем; романы, принесшие ему мировую известность, — «Фиеста» (1926) и «Прощай, оружие!» (1929), написаны и опубликованы.
В 1933 году Эрнест соглашается периодически писать для только что возникшего журнала Esquire, параллельно сочиняя колонки ещё для нескольких изданий. К этой деятельности он относится как будто не слишком серьёзно и пишет в основном ради заработка, даже не ставя редакцию в известность о теме своего следующего материала. Но пренебрежение это скорее внешнее: с 1933 по 1936 годы за авторством Хемингуэя публикуются глубокие аналитические статьи, в которых он размышляет о литературе, происходящих в мире изменениях и говорит о нарастающей угрозе, которую несут фашистские режимы.
В 1935 году выходит статья под названием «Заметки о будущей войне. Письмо на злободневную тему». В ней Эрнест говорит о неизбежности второй Мировой войны, прогнозируя её на 1937–1938 год: «…весь этот год ты можешь убивать время, как тебе нравится. Не в августе будущего года и не в сентябре будущего года — это ещё слишком рано. Они ещё процветают и далеки от того момента, когда военные заводы начинают работать на полную мощность; они не станут воевать, если можно делать деньги и без этого…».
Он говорит об уродстве и бессмысленности смертей, о политиках, использующих войны в своих целях и о пропаганде военного героизма, под влияние которой он попал и сам, будучи восемнадцатилетним юношей:
«…Войны теперь возникают не только под действием экономических сил. Войны теперь делаются и планируются отдельными лицами, демагогами и диктаторами, которые, играя на патриотизме своих народов, вводят их в великое заблуждение — войну, когда дутые реформы этих правителей проваливаются и не могут больше удовлетворить обманутый ими народ. <…> В старое доброе время писали, как славно и прекрасно умереть за отечество. Но смерть на современной войне отнюдь не славная и не прекрасная. Ты умрёшь, как собака, ни за что <…> Единственный способ бороться с убийством, то есть с войной, — это разоблачать грязные махинации, которые приводят к ней, и тех преступников и негодяев, что возлагают на неё свои надежды…».
И, конечно, говорит об амбициях и перспективах тех, кому предстоит развязать войну, коротко обрисовывая портреты Гитлера и Муссолини:
«…убить значительно больше, чем семь миллионов, сегодня истерично мечтают бывший ефрейтор германской армии и бывший лётчик и морфинист, сжигаемые личным и военным честолюбием в дурмане мрачного, кровавого, мистического патриотизма. Гитлеру не терпится развязать в Европе войну… в этой войне он не будет воевать, а будет только произносить речи. Ему самому нечего терять. Зато он может получить всё.
Муссолини тоже бывший ефрейтор, но он также бывший анархист, великий оппортунист, он же и реалист. Он не хочет войны в Европе. Он будет разыгрывать в Европе фарс, но воевать там никогда не станет <…> …потому что знает, что тот, кто воюет, может проиграть…».
С прогнозом Хемингуэй слегка промахивается, до новой Мировой войны ещё несколько лет — зато вскоре в Испании фашистские силы начинают вооружённый мятеж против действующих властей.
Гражданская война в Испании
Июль 1936 года. В середине июля в Испании поднимается мятеж во главе с революционером Франсиско Франко, поддерживаемым Италией и Германией. Левая республика, пришедшая на смену испанской монархии за пять лет до этого, оказывается не готова к такому резкому повороту; за несколько дней на баррикады поднимается бо́льшая часть военных сил по всей стране. Главы правительства в хаосе меняются как перчатки: за один день, 19 июля, сменяется трое. Последний, исправляя ошибки предыдущих, объявляет о бесплатной раздаче оружия всем, кто поддерживает Народный фронт, вследствие чего на первых порах в бо́льшей части Республики вооружённые выступления националистов удаётся подавить.
События в Испании вызывают широкий резонанс в мире. Хемингуэй остро переживает происходящее. Первоначальный успех республиканских сил сбивает с толку всех, в том числе и его, но вскоре становится ясным, что просто так всё не закончится. Эрнест понимает, что уже давно должен был быть в Испании, и хочет отправиться туда немедленно, но на пути встают две проблемы: с одной стороны, Паулина Пфайфер, его вторая жена, оказывается против опасной инициативы, с другой — понимая, что может не вернуться, он хочет прежде закончить работу над романом «Иметь и не иметь».
К этому времени Хемингуэй — знаменитый писатель, чьи антифашистские взгляды хорошо известны, и слухи о том, что он планирует поехать в Испанию вскоре доходят до прессы. Сразу после появления в газетах известия о планах Эрнеста, генеральный директор объединения североамериканских газет HAHA предлагает Хемингуэю контракт на серию репортажей из Испании, и тот соглашается. В конце февраля 1937 года, так и не закончив роман, он отплывает на пароходе из Нью-Йорка в Европу, чтобы оттуда отправиться в Испанию.
Гвадалахарский фронт, Испания, март 1937 года. Совсем недавно армия Муссолини, поддерживающая Франко, на которую возлагалась задача дойти до Мадрида, потерпела под Гвадалахарой сокрушительное поражение от республиканцев. Хемингуэй внимательно оглядывает поле битвы. Вокруг, в снегу и слякоти, смешался транспорт, оружие и трупы:
«…Нет ничего более зловещего и страшного, чем след боевого танка. Ураган в тропиках оставляет причудливый прокос, где всё сметено с лица земли, но две параллельно бегущие борозды, оставленные танком в красной глине, приводят к сценам планомерной смерти, которые хуже любого урагана…», — описывает он траншеи, оставленные техникой, и продолжает:
«…В жару все трупы одинаковы, но эти мёртвые итальянцы, лежавшие с восковыми, посеревшими лицами под холодным дождём, казались маленькими и жалкими…» («Гвадалахарский фронт», The New Republic, май 1937 года).
Много времени он проводит в Мадриде, который как будто старается игнорировать войну. Люди гуляют и веселятся, не обращая внимания на обстрелы:
«…в городе, где улицы были запружены воскресной толпой гуляющих, снаряды легли со вспышкой, как от короткого замыкания, и с рёвом взорвались в облаке гранитной крошки. За утро на мадридских улицах легло двадцать два снаряда…» («Мадрид», The New Republic, март–май 1937 года).
«…Толпа на улице весела, заваленные по фасаду мешками с песком кинотеатры переполнены. Чем ближе к фронту, тем народ веселее и беззаботнее…» («Мадрид», The New Republic, сентябрь–декабрь 1937 года).
Правила современной журналистики подразумевают, что репортёр не может быть участником событий. Хемингуэй всегда был индивидуалистом, и в своих статьях критиковал всех, не взирая на лица — любых политиков, собственное правительство, капитализм и коммунизм. Но в Испании в сознании Эрнеста происходит крутой переворот: перед угрозой фашистских диктатур в его риторике начинает звучать не «Я», а «Мы»; он с удовольствием пишет о победах Республики и тяжело переживает поражения. Он ездит по фронтам, пишет репортажи, рассказывает о стратегических манёврах сторон, но теперь как заинтересованное лицо с полярным мнением — одновременно он пишет сценарий пропагандистского фильма «Испанская земля», а во время обороны Харамы его можно заметить лежащим с пулемётом и раздающим военные советы республиканским солдатам и солдатам интернациональных бригад.
Периодически он возвращается в Нью-Йорк. В один из таких визитов, 4 июня 1937 года, Хемингуэй, волнуясь перед переполненным и внимающим каждому его слову Карнеги-Холлом, выступает с антифашистской речью на II Конгрессе американских писателей. С трибуны он говорит о том, что победа республиканцев в этой войне важна для всего мира: «…Есть только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта — фашизм. Потому что фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами <…> …и потому он обречён на литературное бесплодие. И когда он уйдёт в прошлое, у него не будет истории, кроме кровавой истории убийств…».
Чем дальше заходит война, тем яснее становится, что Республика не выдерживает натиска. Хемингуэй не готов наблюдать победу фашизма и агонию проигравших. В ноябре 1938 года он возвращается в Штаты. Через пару месяцев будет взята Барселона, а в апреле падёт Мадрид.
Из-за того, что Хемингуэй поддерживал левое республиканское правительство, его часто будут обвинять в симпатии к коммунистам. Книга «Писатель, моряк, солдат, шпион» Николаса Рейнольдса и вовсе утверждает, что он, судя по всему, работал на НКВД. Однако вернее будет сказать, что Хемингуэй прежде всего видел в коммунистах союзников в борьбе с фашизмом, который ненавидел всей душой, а симпатии как таковой к левым режимам не испытывал и не раз высказывался негативно в их сторону.
В короткий период между войнами он осмысляет свой испанский опыт, пишет несколько рассказов о войне, а 14 февраля 1939 года публикует эпитафию «Американцам, павшим за Испанию» в марксистском журнале New Masses — в глазах американцев активно поддерживать Испанскую Республику значило поддерживать коммунистов, а потому мейнстримные американские издания публиковать эту статью были не готовы. Публикуясь в левых изданиях, он, однако, не превращал своё творчество в рупор партийной линии. Так, в романе «По ком звонит колокол», к написанию которого он приступит той же весной, он изобразит представителей Коминтерна, французских, испанских, советских коммунистов людьми вовсе не героическими, рассуждающими о никому не нужном гуманизме и особо не обеспокоенными судьбой угнетённого пролетариата — для тогдашних левых подобная интерпретация их деятельности покажется неприглядной и унизительной. Считается, что Сталин поручил перевести роман, чтобы он мог его прочесть, а после сказал: «Интересно. Печатать нельзя». Из-за этого книгам Хемингуэя вплоть до середины 50-х объявят бойкот в СССР, а «Колокол» будет ходить в самиздате и выйдет массовым тиражом только в 1968 году, правда, с купюрами.
Вторая мировая, The Crook Factory и война с роботами
22 июня 1941 года Германия вторгается в Советский Союз. Спустя чуть менее недели Эрнест отправляет в Москву короткую телеграмму, которая содержит слова поддержки. Становится ясно, что на глазах решается дальнейшая судьба мира. После атаки Японии на американский флот в Перл-Харборе в декабре 1941 и вступления Соединённых Штатов в войну уже сам Хемингуэй обращается к директору HAHA с просьбой о контракте на серию материалов из любой точки боевых действий, но тот отвечает ему, что на этом этапе войны командование американской армии не хочет пускать корреспондентов на фронт.
До этого момента Хемингуэй жил на Кубе с третьей женой, журналисткой Мартой Геллхорн, с которой познакомился во время войны в Испании. Поместье на окраине Гаваны они купили в апреле 1939 года. Он ведёт размеренную жизнь, работая над «Колоколом». Нападение Германии на СССР, а затем атака Японии на флот США, дают ему сигнал к действию. Хемингуэй обращается в американское посольство в Гаване с предложением создать сеть контрразведки для борьбы с проникновением на Кубу нацистских агентов. Предложение посольство принимает. Свою организацию Хемингуэй называет The Crook Factory, или «Плутовская фабрика». На контрразведку Эрнеста работают многие: от испанских аристократов, перебравшихся на Кубу, и официантов некоторых баров и ресторанов Гаваны до портовых грузчиков, рыбаков и бродяг. Все сведения от агентов стекаются в поместье Хемингуэя Финка-Вихия на окраине города. Там он разбирается в них, структурирует и раз в неделю передаёт сотруднику американского посольства.
Погрузившись в мир шпионажа, литературную деятельность он не забрасывает. В 1942 году Хемингуэй принимает участие в составлении антологии «Люди на войне», состоящей из 82 произведений и отрывков о воюющих людях и том, что делает с человеком война — от библейской истории противостояния Давида и Голиафа и сцен на поле брани из «Войны и мира» до Стендаля, Киплинга, Фолкнера и его собственных произведений.
В предисловии к книге он фактически винит западные демократии в том, что фашизм смог стать столь большой силой и мировая война стала возможна и неизбежна: «...Составитель этой антологии… сражавшийся ради прекращения войн вообще… ненавидит войну, а заодно и всех политиков, чья бездарность, легковерие, жадность, эгоизм и амбиции привели к этой войне и сделали её неизбежной. Но раз уж мы втянуты в войну, нам остается только одно. Надо победить <…> Эта война была развязана потому, что демократические государства шаг за шагом предавали те немногие страны, которые боролись или готовы были бороться ради предотвращения войны. <…> Мы должны победить, не забывая ни на минуту, ради чего мы сражаемся, чтобы, воюя против фашизма, не скатиться к приятию его идей и идеалов…», — и на эту борьбу он готов положить многое.
В 1942-43 годах Хемингуэй надолго уходит в море на переоборудованном судне «Пилар» в поисках немецких подлодок и передаёт сведения об их перемещении в посольство, а по возвращении на берег вместе с командой устраивает шумные попойки. Он мечтает захватить одну из подлодок, но это ему не удаётся. Постоянное пьянство Эрнеста не нравится Марте. В октябре 1943 года она вылетает в Европу, чтобы писать о войне для журнала Collier’s, и убеждает Хемингуэя последовать за ней.
Эрнест начинает чувствовать, что его «личная война» теряет смысл: появление подлодок у берегов Кубы сходит на нет, и его выходы в море становятся всё более ритуальными. Весной 1944 года он распускает «Плутовскую фабрику» и вылетает в Лондон в качестве корреспондента всё того же Collier’s. Хемингуэй надеется, что союзники наконец откроют второй фронт и ему удастся участвовать в освобождении Парижа.
Прибыв в Лондон, Хемингуэй останавливается в отеле «Дорчестер». Его номер сразу начинает притягивать всевозможных посетителей: от тех, кто хочет познакомиться с Эрнестом, до старых приятелей, будь то сослуживец по транспортному составу Красного Креста в Италии, фотокорреспондент, с которым Хемингуэй работал в Испании, знакомые из Торонто и Парижа и даже младший брат Эрнеста, который работал в военной кинохронике. В это время Хемингуэй много пьёт, проводит время в шумных компаниях. В гостях у Ирвина Шоу он знакомится с журналисткой Мэри Уэлш и сразу же предлагает ей выйти за него. В итоге после войны она всё же уйдёт от мужа и станет четвёртой женой Хемингуэя. Параллельно Эрнест пытается договориться об участии в боевом вылете, чтобы написать очерк об английских лётчиках, но всё идёт не по плану.
В ночь на 25 мая Хемингуэй с весёлой компанией военных корреспондентов врезается в цистерну с водой, сильно ударяется головой о ветровое стекло и режется об него, а также травмирует колени, после чего попадает в госпиталь. Здесь их пути с Мартой пересекаются: она в качестве корреспондента прибывает в Англию на судне, доставляющем груз динамита из Штатов, являясь единственным его пассажиром. Прибыв в Лондон, она начинает разыскивать Эрнеста. Увидев его в палате с перебинтованной головой, Марта начинает хохотать, что кажется Хемингуэю неуместным. Она говорит ему, что на войне себя так не ведут, что очень его задевает.
Несмотря на головные боли и указания врачей, Эрнест выписывается из госпиталя спустя несколько дней и вновь пытается поучаствовать в боевом вылете, но из-за травмы ему отказывают.
2 июня он прибывает на южное побережье Англии, где в полной готовности уже стоит флот, а в ночь на 6 июня с борта баржи наблюдает высадку союзных войск в Нормандии:
«…это было шестого июня и дул свирепый норд-ост. Когда мы серым утром шли к берегу, крутые зелёные волны вставали вокруг длинных, похожих на стальные гробы десантных барж, и обрушивались на каски солдат, сгрудившихся в тесном, напряжённом, неловком молчаливом единении людей, идущих на бой…» («Рейс к победе», Collier’s, 22 июля 1944 года).
Марте же удаётся тайком попасть на госпитальное судно, переодевшись медсестрой, и даже сойти на Французский берег. После этого они окончательно расходятся с Эрнестом, разрешая давно назревший кризис — Эрнест не получил примерную жену-домохозяйку, а Марта не получила мужа-попутчика, несмотря на то, что поначалу им хорошо удавалось работать вместе: в Испании Хемингуэй помогал ей справиться с шоком от увиденного на улицах Мадрида после бомбардировок и усаживал за печатную машинку. По возвращении в Лондон Марта тут же улетает в Италию, заявив, что приехала, чтобы увидеть войну, а не для того, чтобы праздно жить в «Дорчестере».
В июле Лондон начинают обстреливать новыми крылатыми ракетами ФАУ-1, и тогда Хемингуэю наконец удаётся добиться участия в вылете английских бомбардировщиков, целью которого становится уничтожить одну из стартовых площадок этих ракет в оккупированной Франции: «...Если моя корреспонденция покажется вам несколько бредовой, вспомните, что по небу во всякое время суток летят самолеты-снаряды, которые в полёте выглядят как уродливые металлические дротики с добела раскалённой пастью, покрывают 400 миль в час, несут в голове по 2200 фунтов взрывчатых веществ, шум производят как некий супермотоцикл и как раз сейчас проносятся над тем местом, где пишутся эти строки…» («Лондон воюет с роботами», Collier’s, 19 августа 1944 года).
Снова в Париже, военный трибунал и больше не репортёр
25 августа 1944 года, Франция. Американская колонна и французская дивизия генерала Леклерка приближаются к Парижу. Хемингуэй с партизанским отрядом движется вслед за колонной.
— Как думаете, нам ещё придётся воевать? — спрашивает французский партизан у Хемингуэя.
— Без сомнения, их и в самом Париже ещё достаточно.
Вскоре становится виден Париж: «…в горле у меня запершило, и пришлось протереть очки, потому что впереди, внизу, жемчужно-серый и, как всегда, прекрасный, раскинулся город, который я люблю больше всех городов в мире» («Как мы пришли в Париж», Collier’s, 7 октября 1944 года).
Освобождённый город оказывается к нему не столь нежен. В Париже Хемингуэя хотят отправить под военный трибунал. Полмесяца назад, в середине августа 1944 года, Эрнест, вслед за американской мотодивизией, вошёл в небольшой город Рамбуйе, находящийся чуть более, чем в сорока километрах от столицы. Но дивизии по приказу вскоре пришлось отступить, а Хемингуэй, взявший командование над отрядом партизан, насчитывающим около двухсот человек, остался в незащищённом городе, по которому то и дело проезжали немецкие танки:
«…Не знаю, поймёте ли вы, что это значит — только что впереди у вас были свои части, а потом их отвели, и у вас на руках остался город, большой, красивый город, совершенно не пострадавший и полный хороших людей. В книжке, которую раздали корреспондентам в виде руководства о всех тонкостях военного дела, не было ничего применяемого в такой ситуации; поэтому было решено по возможности прикрыть город, а если немцы, обнаружив отход американских частей, пожелают установить с нами соприкосновение (так Хемингуэй иронично называл военные столкновения — Н.С.), в этом желании им не отказывать. В таком духе мы и действовали…» («Битва за Париж», Collier’s, 30 сентября 1944 года).
Тогда Хемингуэй возглавил оборону города и стал «мозговым центром»: по воспоминаниям участников тех событий, в номере отеля он раздавал приказы, беседовал с разведчиками и немецкими дезертирами и главное — отправлял партизанские отряды разведывать расположение немецких сил и укреплений с южной части Парижа. Сам он при этом утверждал, что ничего такого не делал: «…Военным корреспондентам запрещено командовать войсками, и этих партизан я просто доставил в штаб пехотного полка, чтобы они там рассказали, что знают…».
Все собранные сведения он вручил генералу Леклерку, вскоре прибывшему в Рамбуйе, чтобы начать наступление на Париж. Тот жеста поначалу не оценил: «…мы не без торжественности приблизились к генералу. Его приветствие — абсолютно непечатное — будет звучать у меня в ушах, пока я жив.
— Катитесь отсюда, такие-растакие, — вот что произнёс доблестный генерал тихо, почти шёпотом, после чего полковник Б., король Сопротивления и ваш референт по бронетанковым операциям удалились…». Впрочем, позднее Леклерк принял собранные данные и даже опирался на них при наступлении. По воспоминаниям Хемингуэя, генерал нервничал, что и стало поводом для недружелюбного приёма.
Несмотря на Женевскую конвенцию, согласно которой журналистам нельзя участвовать в боевых действиях и брать на себя командование, для Хемингуэя всё обошлось: коллеги-корреспонденты заверили судей, что ни разу не видели его с оружием в руках, что уж говорить о руководстве боевыми отрядами. «Когда начнётся следующая война, я вытатуирую Женевскую конвенцию у себя на заднице наоборот, чтобы я мог читать её в зеркале», — скажет Эрнест одному из своих боевых товарищей.
Хемингуэй вернётся на фронт. Последний очерк он напишет с прорыва линии Зигфрида, а в марте 1945 года вылетит обратно в своё поместье на Кубе. По дороге, в Лондоне, он в последний раз встретится в Мартой: чуть позднее он получит от неё развод и женится на Мэри Уэлш. Ему предстоит налаживать прежнюю писательскую жизнь. За три года он не написал ничего, кроме 6 очерков для Collier’s — они станут последними его журналистскими текстами. Фашизм разбит, пора складывать оружие и «заново учиться ходить»:
«…Позади осталась та пора, когда послушание, сознательное принятие дисциплины, разумное мужество и решительность были важнее всего; теперь настало время потруднее, когда мы должны уже не просто бороться, но обязаны осмыслить наш мир…», — напишет он в предисловии к антологии «Сокровище свободного мира», которую опубликует в сентябре 1945 года. Насилие с любой стороны фронта в конечном счёте не оправдывает себя, пишет он, и зверства можно найти у обеих сторон:
«…В Германии наш военный суд приговорил к повешению шестидесятилетнюю женщину за то, что она была в толпе, растерзавшей американских лётчиков, сбитых над немецкой территорией. Зачем её вешать? Почему не сжечь её, раз уж мы решили творить мучеников?
Ведь немцы знают, что американские лётчики убивали шестидесятилетних женщин: возвращаясь с задания, наши пилоты нередко переходили на бреющий полет и обстреливали деревни в Германии. Насколько мне известно, за такие вещи мы не повесили ни одного пилота. Мирные жители в Германии, попав под такой обстрел, испытывали то же самое, что и гражданское население под немецкими пулями в Испании…».
От недолеченной травмы головы его речь замедлится, в ней появятся длительные паузы и нерасторопность; вдобавок к нему вернутся ночные кошмары со времён Первой мировой. Знакомый врач, встретившись с ним на Кубе, ужаснётся, узнав, что тот пролежал после аварии в Лондоне всего 4 дня. Долгое время после войны Эрнест будет пребывать в творческом кризисе. Он будет жаловаться, что утратил способность писать и придумывать новое. В его произведениях будет смешиваться недавно пережитое и вся предшествующая жизнь, а большинство критиков будет говорить, что Хемингуэй стал старомоден и исписался.
Всё больше он будет отдаляться от политики, раздражённый первыми ростками Холодной войны и антисоветскими настроениями в США, и всё больше думать о личном и «вечном» и постоянно оглядываться на прошлое. В 1948 году он посетит место своего ранения в Первой мировой и зароет в землю тысячу лир — столько ему полагалось за давние итальянские ордена.
Иллюстрации: Ангелина Гребенюкова
