Покуда москвичи митинговали против Закона о реновации пятиэтажек, по Первому каналу, воскресным прайм-таймом, начали показывать цикл документальных фильмов «Страна Советов. Забытые вожди» (производство «Медиа-Стар» при участии Российского военно-исторического общества и Министерства культуры). Всего будет семь героев: Дзержинский, Ворошилов, Будённый, Молотов, Абакумов, Жданов и Берия. С последнего и начали. О нем и нам есть что сказать. Сюжет, о котором рассказывает Александра Свиридова, был снят в 1992 году, а год спустя, в апреле 1993, о страшных находках во дворе бериевского особняка уже писал «Московский комсомолец».
«Когда гибнет один человек – это трагедия, а когда погибают тысячи – статистика», – философски сказал Адольф Эйхман, выступая на суде в Израиле в свою защиту. Он знал, о чем говорил. Однажды я устала от статистики преступлений советского режима настолько, что год жизни положила на то, чтобы попытаться перевести ее в масштаб трагедии – попробовать хоть кого-то «поименно назвать», по слову Анны Ахматовой.
В 1992 году в Москве мне выпало стоять у истоков телепрограммы «Совершенно секретно» (главред и ведущий – Артем Боровик, мир его памяти). И весь год жертвы впервые с экрана рассказывали о своих персональных кругах общего ада. И те, кто мог опознать, указывали мне тех, кто пытал и допрашивал их. Патетических имен не было. Были ивановы-петровы-сидоровы, и картина складывалась неверная: получалось, что эти имяреки по доброй воле однажды проснулись и занялись истреблением своих соседей.
Следовало исправлять крен. Я попросила директора телепрограммы Екатерину Шахназарян начать переговоры с администрацией посольства Туниса в Москве. Резиденция посла располагалась в бывшем особняке Лаврентия Берии. Единственный, кому удалось побывать там с кинокамерой в годы перестройки, был Ронни Рейган-младший. Я хотела найти такое место, откуда было бы логично повести разговор о трагедии, – и особняк частного лица, наделенного полномочиями казнить, представлялся мне соразмерным задаче. Предстояло найти достойного рассказчика, который имел бы моральное право говорить от первого лица. Разумеется, мне самой тоже хотелось войти в логово зверя. Я верю в то, что вещи имеют память, и плохо представляла себе, как посол Туниса мог согласиться жить в особняке, легенды о котором леденили душу. Неожиданно переговоры увенчались успехом: посол любезно позволил провести съемки в своей резиденции.
Годами меня завораживал вопрос: почему на счету Лаврентия Берии были только статистические миллионы жертв и не нашлось ни одного свидетельского показания о его персональных злодеяниях. У Хрущева они были, я уверена. Я перебирала в памяти возможных живых свидетелей, но легенды о личных преступлениях Берии сводились только к его расправам с женщинами. Я знала не одну женщину, которая могла бы рассказать о палаче, но, вглядываясь в лица этих немолодых именитых дам, понимала, что не только они никогда мне не ответят, но и я сама не отважусь задать вопрос. Да и какой смысл спрашивать тех, кто выжил, о тех, кто погиб? Сесть перед камерой и пересказать известные мне легенды я тоже не могла.
Я принялась искать человека, который может войти в этот кабинет и говорить о палаче. Историк и писатель Антон Антонов-Овсеенко к этому времени закончил книгу «Карьера палача» (Омск: Омская правда, 1991 – 448 с.; тираж: 25 000 экз.) – о Лаврентии Берии. Я предложила ему войти со мной в зловещий особняк. Писатель принял приглашение.
На съемку я приехала загодя. Оператор снимал особняк снаружи, а я изучала дом изнутри. Вышла во внутренний квадратный дворик, в углу которого был гараж. По легенде, Берия выезжал из него в тоннель, который вел в подземную Москву. Увы – мне сразу сказали, что задняя стена гаража надежно замурована. Я примерялась, куда поставить камеру, чтобы было хорошо видно, что мы находимся в центре Москвы. Мне представлялось важным показать, что не в дремучем лесу вынашивались расстрельные приказы невиновным. Внутри дома мне открыли кабинет Хозяина. В нем были стол-стул-диван-стеллажи, камин, изумительной красоты потолок и люстра. Мы прикидывали, где поточнее поставить кресло для жертвы. Антонов-Овсеенко инстинктивно выбрал быть подальше от любой из стен и уселся в центре комнаты. А. Боровик – ведущий, прохаживался по кабинету, прислушивался к своим шагам, и даже опустился в кресло за столом...
Я слонялась по дому. За мной следовал по пятам охранник посла. В какой-то момент он деликатно спросил, что я хочу снять. Я решила уточнить на всякий случай, знает ли он, что это за дом и кто жил здесь до посла. Охранник отрицательно мотнул головой. Я сказала, что в этом доме жил палач.
Смуглый юноша удивленно округлил глаза и радостно воскликнул: «Тогда я понимаю, что со мной было!» Сбивчиво – от возбуждения – на смеси русского и английского поведал он мне свою историю.
Он прибыл на службу в Россию в тот самый день, когда посол с семьей отбыл на отдых. В обязанности нового охранника входило выгуливать во внутреннем дворике пса и чутко спать по ночам на случай непрошеных визитеров. Снаружи дом охранялся советской милицией, но внутренние покои были на попечении молодого охранника. Впервые в чужой стране, в чужом доме – он чувствовал себя неуютно. В один из дней пес заскулил среди ночи, заскреб лапой у входной двери, требуя вывести его на улицу. Охранник вышел с псом в неурочное время во дворик.
Было темно, только уличные фонари отбрасывали свет в квадрат двора. Пес пробежал на вспаханный газон у дальней стены двора, отгораживающей особняк от Садового кольца, а мальчик остался ждать его у гаража – справа от забора. И вдруг почувствовал, как ему медленно, властно вывернули руки за спину, потянули за волосы так, что голова запрокинулась, и он ясно увидел звездное небо над головой. Он хотел крикнуть, но не мог – горло сковал спазм, словно некая рука держала его за горло. Невидимые конвоиры, заломившие ему руки за спину, связали их собачьим поводком (!), подтолкнули вперед и повели к крыльцу, выходящему во внутренний дворик... Он миновал высокие ворота, за которыми – он это понимал – был пост милиции, но мальчик не мог ни дернуться, ни закричать: ясно было, что рука на горле сомкнется, и тогда – все. Он подчинился чужой власти и так – медленно – дошел до крыльца. Его ввели в двери, подталкивая, помогли подняться на второй этаж по устланной ковровой дорожкой лестнице и там – у двери, ведущей в кабинет, швырнули на пол – лицом вниз.
Сколько он так пролежал, прислушиваясь к шагам и дыханию невидимых конвоиров, он не знал. Мысль о хозяйской собаке сводила его с ума, но было страшно пошевелиться. Заломленные за спину связанные руки затекли. Наконец он осмелился открыть глаза... Никого не было. Он сел, освободил запястья, встал и на трясущихся ногах снова спустился вниз, включил свет во внутреннем дворике. Там не было ни души... Выйти вновь он боялся – стоял в распахнутой двери и смотрел, как пес на газоне у дальней стены скулил и метался, и явно не мог пересечь невидимую границу...
Слуга позвал его громко, уверенно – так, чтобы было слышно милицейскому посту за воротами, и доброжелательный веселый пес, который всегда бегал вприпрыжку, поднял уши, поджал хвост и трусливо, по-пластунски пересек двор от стены к крыльцу. Слуга подхватил его на руки, запер дверь на все засовы, обошел дом и, убедившись, что никого нет, заснул, не раздеваясь, при включенном свете, с псом в обнимку...
С тех пор он носил в себе тайну встречи с загадочными привидениями.
Я попросила его рассказать эту историю мне на камеру. Слуга удалился спросить разрешения и вернулся с отказом: посол запретил.
Я ходила по большому красивому особняку начала века, построенному по проекту ведущих архитекторов для некоего богача Бабакина, и голову ломило от тягостного внутреннего напряжения. Жена посла – изящная смуглая женщина с нескрываемым любопытством следила за приготовлениями. Наконец попросила разрешения присутствовать на съемке. Разумеется, я позволила ей остаться. Мы выставили свет, осмотрели камин, о котором было столько читано и слышано.
Антон Владимирович Антонов-Овсеенко – высокий, сухопарый, красивый старик – прибыл точно к сроку. Прошел в кабинет, оглядел дубовую облицовку стен и нервно и иронично заметил, что Берия как хозяин карательных органов, перед которым должны были трепетать все, видимо, искреннее считал, что ему просто полагается жить во дворце.
– Трудно себе представить, чтобы Генрих Ягода или Николай Ежов поселились в таком роскошном особняке, – сказал он. – Судьбе было угодно преподнести Берии еще и такие сюрпризы: рядом находится здание радиокомитета, где в ту пору занимались разные ансамбли, и Берия мог пополнять свой гарем танцовщицами и певицами, не выходя из дома. А напротив – через Садовое кольцо – лаборатория при Мавзолее Ленина, куда привезли потом тело покойного Сталина... Судьбе было угодно, что этот особняк не просто так – ОСОБНЯКОМ – стоит в нашей истории...
Он помолчал и уверенно продолжил:
– Я полагаю, что любой историк, любой писатель вправе быть лично заинтересованным в разоблачении палачей, в разоблачении преступников. И я, конечно, выступаю как заинтересованное лицо, хотя отец мой погиб и не при Берии, а при Ежове. Можно на Ежова и не ссылаться: все погибали по указке Сталина.
Он погрузился в свое невеселое прошлое, а я, использовав эту логическую паузу, вставила в этом месте фрагменты кинохроники, которая сохранила для истории облик отца Антона – Владимира Антонова-Овсеенко, соратника Ленина, имя которого связано в истории со штурмом Зимнего дворца, с низвержением Временного правительства, с первой «братской помощью» испанскому народу. Консул Советского Союза в Барселоне – это была последняя должность отца в трагически оборвавшейся жизни.
Антон Владимирович продолжил:
– Недавно я узнал, что директива лично Берией была дана в году, когда меня последний раз арестовали, – в августе сорок третьего. Эта директива касалась родственников врагов народа. Поскольку революционер Владимир Антонов-Овсеенко был причислен к самым махровым врагам народа, то, естественно, я никак не мог оставаться в Москве и на свободе. Я сделал большую ошибку, когда, освободившись в конце сорок второго года из Средне-Волжского ИТЛ – исправительно-трудового лагеря, где строилась под бомбежками стратегическая дорога «Саратов–Сталинград», – почему-то решил вернуться в Москву. Рискнул. И этот риск стоил мне нового ареста. Меня отвезли на Лубянку и, спустя многие годы, я узнал, почему. Никакого криминала за мной не было, потому меня и не судили: пропустили через ОСО (особое совещание. – А. С.) и отправили в лагеря. Находясь на Лубянке, я мог почувствовать, что такое террор времен Берии. Так что к Берии у меня интерес особый, конечно. Личный.
И он прочно замолчал. Я терпеливо ждала. Не раз я видела, как трудно жертвам говорить о своих палачах, но впервые выживший сидел в кабинете своего убийцы.
Антонов-Овсеенко поправил седые волосы и вернулся к теме:
– Никита Сергеевич Хрущев – и это опубликовано в его воспоминаниях – рассказывал, как к нему пришел отец загубленной девочки. Возраста для Берии не существовало. Я помню, как Саркисов, который поставлял в гарем Берии девушек, еще в старом Тифлисе забирал прямо с улицы – школьниц, понравившихся Берии. Когда тот проезжал по тифлисским улицам, матери загораживали собой дочерей, завидев машину владетеля Грузии – Первого секретаря ЦК Компартии Берии. Они уже тогда загораживали, а здесь!.. Никита Сергеевич вспоминал, как девочка пошла за хлебом – и вот... Ей было неполных 14 лет... Берия завлек ее сюда, угощал ужином, а потом через определенное время, отпущенное природой, девочка принесла ребенка. И этот случай не единственный. Когда Берию судили, там перечисляли список чуть ли не на восемьдесят женщин, в том числе жен очень крупных политических деятелей и министров Грузии. Берия признал, что – да: он вел развратный образ жизни и раскаивается в этом. Но на суде должны были всплыть и многие другие факты...
Когда Берию расстреляли в декабре пятьдесят третьего, начали капитальный ремонт этого здания, реконструкцию. Сантехники, которые производили осмотр и ремонт здания, обнаружили в подвальной части особняка небольшую камнедробилку. Мне рассказывали, как они подивились тому, что здесь же – рядом с камнедробилкой – был выход в городскую канализацию. Так что предположить, что убитых здесь, в этом особняке, людей могли, перемолов кости их трупов, отправить в небытие, спустив в канализацию останки, – вполне возможно.
Предположение очень реальное. При Ягоде, Ежове следы убийства – негашеная известь. При Берии применялся уже новый способ. Изобрели его и впервые применили двое агентов Лубянки в Париже (он назвал имена, которые я не рискнула воспроизвести. – А.С.) Сколько, кого они так уничтожили – эта история еще не написана и, может, это и не всплывет никогда. Но факт остается фактом: там они с помощью серной кислоты уничтожали следы убийства людей. В этом особняке, в ванной комнате, – Берия применял этот способ. Серная кислота высокой концентрации обладает свойством уничтожать все органическое, не взаимодействуя с эмалью. И поэтому бросить труп в ванну с серной кислотой, растворить его – было делом техники. Бесследно исчезали трупы. Ванна эта существует, и об этом рассказал старый охранник, уже пенсионер, в этом кабинете первому послу Туниса...
В этом месте не выдержала жена посла: она попросила меня разрешить ей выйти. Я остановила съемку и вышла следом за ней. У нее на лице был ужас. Оказалось, что она впервые услышала и узнала, в чьем доме она живет.
– Не позволите ли вы мне заснять ванну? – спросила я.
– Конечно-конечно, – закивала жена посла и быстро добавила, что никак не могла понять, почему совершенно не могла пользоваться этой ванной: не могла оставаться в ней одна и всегда придумывала, с чем бы позвать прислугу. Пока не отказалась от огромной просторной ванной комнаты вовсе: пользовалась другой – поменьше.
– Так что снимайте, пожалуйста, все, что вам нужно! – сказала она, то и дело закрывая лицо ладонями. – Какой ужас! Эта ванна у меня теперь для гостей. А когда выйдет ваша передача? Я скажу женам других послов, чтобы они посмотрели. Они сойдут с ума. Мне никто не поверит – чтоб такое могли делать с женщинами! Неужели это все правда?
Я ухватилась за ее предложение снять все, что мне нужно, и спросила про подвал.
– Нет, – категорически отрезала она. И тут же, словно извиняясь, пояснила, что у нее была любимая кошечка, которую она привезла с собой из Туниса. И кошечка потерялась. Исчезла, но она слышала, как кошка плачет по ночам. Прислуга искала ее по всему дому, и в первую очередь решено было обследовать чердак и подвал – места, где обычно ищут кошек. Пока обследовали чердак, проблем не было, но когда спустились в подвал – тут же прибыл сотрудник УПДК (Управления по делам дипломатического корпуса) и сказал, что вход в подвал – только служебный. Пообещал, что найдет кошечку. И нашел! Но вход из дома в подвал наглухо замуровали.
– И очень странно мне было всегда: почему в этой северной стране в ванной комнате был балкон, – сказала задумчиво жена посла.
Мы сняли ванную комнату, но не смогли выйти на балкон, который был старательно заклеен – чтоб не дуло. А я вспомнила самую известную легенду, в которой фигурировал балкон. По легенде, актриса Зоя Федорова была единственной женщиной, которой удалось отказать Лаврентию Берии. Он принял отказ и отпустил ее. Зою проводили до парадной двери к выходу на Вспольный переулок, где над самой дверью и по сей день нависает этот балкон.
При выходе прислуга Берии вручила Зое букет цветов. Выйдя на улицу, Зоя подняла глаза – на балконе стоял Берия, и сказала: «Спасибо за букет, Лаврентий Павлович».
– Это нэ букэт, это вэнок, – якобы ответил Берия с грузинским акцентом.
Вечером того же дня Зоя Федорова была арестована и отправилась на долгие годы в лагерь. И никогда не узнала, куда вела балконная дверь и какая судьба ее миновала.
Мы закончили съемку в особняке на невеселой ноте.
– Я одному человеку, близкому, – сказал Антонов-Овсеенко, – вручая книгу «Карьера палача», написал «...от автора, который очень надеется, что более о палачах на Руси писать не придется. А надежды тают, тают» – и многоточие. Потому что трагическая история нашего народа не споспешествует оптимизму. Когда народ голосует за Жириновского, мы буквально на волоске от террора, от нового Берии. Так что мне очень тревожно жить на этом свете. И публицисты, писатели, историки – и я в их числе, – мы должны, не уставая, рассказывать правду о палачах и тем более о таком выдающемся палаче, каким был Лаврентий Берия.
Мы тепло расстались с Антоном Антоновым-Овсеенко, и передача вскоре вышла в эфир.
Надо мной потешались: «Где доказательства?».
Я говорила в свое оправдание, что скоро не будет ни легенд, ни сплетен: уходит старое поколение – последние, кто знал и слышал легенды, – и недалеко то время, когда можно будет рисовать любые картинки, и никто уже не одернет.
Когда сбылась мечта Антона Владимировича и был создан Музей ГУЛАГа, я подарила ему копию передачи. Там ее может посмотреть каждый. И увидеть, как он выглядел – этот мужественный человек, которого больше нет на Земле.
У читателей «Дискурса» есть возможность посмотреть программу «Совершенно секретно» об особняке Л. Берии.
