«Апокалипсис глазами современников». Четыре рассказа о конце света

Страшнее фантазий на тему апокалипсиса иногда оказывается сама реальность, но и догадки о том, каким будет конец света, отличаются жуткой изобретательностью.

Публикуем подборку четырех рассказов о разных вариантах глобальной катастрофы: от тихого коллапса вселенной из-за оборвавшейся фенечки и загадочного превращения людей в умирающих от беспомощности младенцев до запуска ядерных ракет с затерянной в российской глубинке военной базы и перенаселения планеты из-за массовой вакцинации лекарством от старости.

Алексей Губчук «Усатый апокалипсис»

Не прошло и месяца, как Вениамин Андреевич окончил срочную службу, а его матушка Светлана Сергеевна уже договорилась о трудоустройстве сына. Первую неделю жизни после армии молодой человек праздновал свою демобилизацию, а именно поглощал алкогольную продукцию в масштабах всей деревни. Светлана Сергеевна тут же смекнула, что ничем хорошим подобное времяпрепровождение для юного, жаждущего приключений организма не закончится. Были приняты срочные меры по трудоустройству юноши, в чём неоценимую помощь оказал один старый знакомый — отставной генерал. Он устроил Вениамина Андреевича не абы куда, а на старую ракетную базу недалеко от посёлка. Генерал обещал хорошие деньги и интересную работу, поэтому у парня не было никакого резона отказываться. Пить — надоело, сидеть без дела — надоело ещё больше.

В назначенный день Вениамин Андреевич стоял на остановке в ожидании автобуса. Надо отметить, что некогда белые стены остановочного пункта теперь пестрили рисунками и надписями, большинство из которых содержали различного рода нецензурную брань. Лавочки, установленные с заботой об ожидающих транспорта людях, давно были сломаны. Повсюду валялись сигаретные окурки и бутылки из-под дешёвого алкоголя, с которым молодой человек был знаком не понаслышке. Сам Вениамин Андреевич решил, что надеть парадную армейскую форму будет хорошей идеей. В руках он держал чёрную спортивную сумку, внутри которой мирно ютились двухлитровая бутылка воды и контейнер с едой, заботливо приготовленный Светланой Сергеевной.

Устав стоять, Вениамин Андреевич начал ходить вперёд-назад. По всей видимости, он обладал обширными познаниями в области квантовой физики и прекрасно понимал, что для движущегося объекта — по сравнению с неподвижным — время идёт быстрее.

Вдали замаячило размытое пятно, которое начало медленно приближаться к юноше. С каждой секундой очертания объекта приобретали всё более определённую форму, и спустя некоторое время в нём уже с лёгкостью читался обычный старенький автобус.

Можно было предположить, что водитель пьян, поскольку транспортное средство то и дело бросало из стороны в сторону. Но уже одного беглого взгляда на испещренную ямами и выбоинами дорогу было достаточно, чтобы понять: человек за рулём — настоящий профессионал. Более скрупулёзное исследование проблемы указывало на то, что все его старания тщетны, ибо от дорожного полотна осталось одно лишь название. Особенно безнадёжно выглядели глубокие ямы, присыпанные золой, щебнем, галькой и мечтами молодых людей начать счастливую жизнь где-нибудь подальше от этого захудалого места.

Наконец, автобус со скрипом остановился перед Вениамином Андреевичем. Юноша ловко преодолел ступеньки и запрыгнул в салон, где его тут же встретили угрюмые взгляды попутчиков. Внутренняя красота автобуса ничуть не уступала внешней: старые пыльные занавески, ободранные сиденья и тусклая лампочка под потолком располагали к дружеским беседам и создавали романтичное настроение. Технику, судя по всему, приводило в движение либо ворчание усатого водителя — когда на очередной выбоине прерывалось дивное пение шансонье, посвящённое местам не столь отдалённым и людям, жизнь основательно повидавшим, — либо молитвы пассажиров, в чьих глазах смешались усталость от дороги и обыкновенная утренняя ненависть ко всему живому.

Вениамин прошёл в конец салона и уселся, но тут же подскочил, потому что торчащая пружина уколола его в мягкое место. Тихо выругавшись, он плюхнулся рядом, на сей раз более удачно, и стал разглядывать спинку кресла перед собой. Известно, что ни одна пещера с доисторическими письменами не могла бы сравниться с тем истинным искусством, которое расцветает в нашей стране на парковых лавочках, остановках и сиденьях общественного транспорта. Как бы иначе Вениамин Андреевич узнал о том, что до него здесь был некий Гена? Мог ли он подумать, что неизвестная ему Екатерина — женщина столь ветреного характера? Увы, исследование сих исторических начертаний утомило разум Вениамина Андреевича, и он погрузился в сон, лишь изредка прерываемый ударами о спинку кресла — когда даже профессионализм усатого джентльмена за рулём оказывался неспособен уберечь пассажиров от порочного воздействия ухабов, кочек и многочисленных выбоин на дороге.

Получасовая езда по остаткам бывшего дорожного полотна закончилась тем, что Вениамин Андреевич оказался перед ограждённой высоким забором и колючей проволокой территорией. Прямо на него смотрели искусно выкрашенные в ржавый цвет врата и будка контрольно-пропускного пункта, отличающаяся собственным архитектурным стилем. Среди особенностей последнего необходимо упомянуть почти пятнадцатиградусный крен по отношению к плоскости земли и полосы белой извести на фоне кирпичной кладки. Будь Вениамин Андреевич чуть более сведущ в подобных делах, он бы, несомненно, оценил представшую перед ним мастерски выполненную работу.

Увы, молодой человек предпочёл сосредоточить своё внимание на окружающем его пейзаже. В этом месте взгляд, куда бы он ни упал, постоянно натыкался на деревья. Именно они должны были скрыть ракетную базу от любопытных глаз чужаков.

Вениамин Андреевич решительно направился к будке, но за его спиной вдруг послышался какой-то шум. Обернувшись, он увидел мальчишку лет десяти с плотным чёрным пакетом в руке. Он бежал вприпрыжку, и его светлые кудри трепал лёгкий ветерок. Не успел парень удивиться, как мальчишка, весело поздоровавшись с ним, юркнул внутрь будки. Вениамин Андреевич вошел вслед за мальчуганом и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Внутри будка была увешана разнообразными плакатами и поделена пополам железными вращающимися дверями. За столом по ту сторону сидел тучный охранник, увлечённый заполнением важных отчётов и время от времени потирающий висок простым карандашом.

— Здрасьте, дядь Гриш! — звонким голосом окликнул охранника мальчишка.

— Петька. Опять отцу тормозок принёс? Как поживает Валентина Геннадьевна? Дома всё хорошо?

— Хорошо, дядь Гриш. Мама больше не болеет, она уж было собралась сюда, но я её остановил. Сказал, что сам пойду, ведь я уже взрослый, да и дорогу знаю.

— Ну, молодец, пацан, — дядя Гриша с тяжёлым вздохом поднялся со стула, подошёл к вращающейся двери и приложил к светящемуся окошку карточку, висевшую у него на шее. Раздался писк, на панели загорелась зелёная лампочка, и мальчишка прошмыгнул на территорию базы. — А ты кто такой?

Веня немного растерялся. Из головы вылетело всё, что нужно было сказать. Повисло неловкое молчание, но ситуацию спас грузный седой мужчина, которой вовремя вошёл в будку и не самым приятным голосом обратился к охраннику:

— Гриша, впусти человека, а пропуск мы ему чуть позже сделаем, когда выходные пройдут.

— Какой разговор, Петрович!

Охранник приложил свой пропуск к детектору, индикатор загорелся зелёным, и парень без труда прошёл внутрь.

— Вениамин… Андреевич, — поспешно добавил молодой человек и протянул руку.

— Николай Петрович. Так, значит, ты из армии недавно вернулся, и теперь работа нужна? Возьму тебя стажёром на месяц. Потом экзамен. Сдашь — возьму на полную ставку, нет — сам понимаешь. Устраивает?

Вениамин Андреевич кивнул, и они вместе вышли из будки пропускного пункта. Перед парнем предстало потрясающее зрелище — всюду осыпавшаяся штукатурка, ржавые сваи и раскрошившийся кирпич. Разве это не гениально? Целую базу замаскировать под заброшенный посёлок или что-то в этом роде. Приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не угодить в очередную выбоину. Так Вениамин Андреевич и следовал за своим экскурсоводом, внимая каждому его слову:

— Здесь раньше столовая была, потом из-за нехватки персонала её закрыли. Здесь у нас ремонтники отдыхают, вон там — связисты, — Николай Петрович указал пальцем на несколько строений, которые можно было спутать с бараками, а затем кивнул в сторону ветхого двухэтажного здания. — Нам туда. Там стоит пульт управления, где ты и будешь работать. Сможешь сегодня до восьми?

— Да…

— Вот и хорошо. Закреплю тебя за Петром Степановичем — он научит всему, что нужно знать.

Когда они вошли в помещение, где располагался пульт управления, у Вениамина Андреевича от удивления раскрылся рот. Центр комнаты занимал огромный стол, на котором располагались кнопочки и мигали разноцветные лампочки. Что-то жужжало, кряхтело, трещало и издавало множество звуков, которые Вениамину Андреевичу ранее слышать не приходилось. Посреди всей этой футуристической инсталляции, облокотившись на компьютерное кресло и расположив ноги на столе, между кнопок, гордо восседал Пётр Степанович, усердно изучающий что-то внутри своей фуражки. Усилия его сопровождались тяжёлым дыханием и рокотом, перемежаемыми невнятной речью. Хлопнув у себя за спиной дверью, Николай Петрович прервал размышления Петра Степановича, из-за чего последний с трудом удержал равновесие.

— Трудишься в поте лица, Степаныч? А я тебе ученика привёл. В парадной форме. Готов к труду и обороне, так сказать. Объясни ему, что за работа, нюансы, какие есть, и всё в таком духе. Когда он сдаст экзамен, я тебе премию удвою.

— А если не сдаст?

— Останешься без премии. Учи его давай, тебе до пенсии немного осталось, надо будет хоть кому-то место передать.

— Принял, Николай Петрович. Сделаем всё в лучшем виде.

— А ты не стесняйся. Спрашивай, интересуйся, как всё работает. Инструкции читай и книжку по технике безопасности от корки до корки выучи. Да, и телефон себе раздобудь кнопочный, здесь с другими не положено. Если что не так, не бойся обращаться, пусть даже и ко мне лично. Вроде ничего не забыл. Ну, удачи тебе. А меня дела ждут.

Когда дверь закрылась, Вениамин Андреевич остался один на один со своим новым наставником. Голова Петра Степановича была покрыта серебристыми волосами, будто разом сгоревшие мысли пеплом осели на его чело. Пожар этот был, видимо, слишком сильным, так как после него выжженная земля осталась ещё и на макушке, которую обрамляли седые волосы на висках и затылке. На юношу смотрело суровое, испещренное морщинами лицо. Глубоко посаженные глаза, по-змеиному плоские губы, густые усы под широким приплюснутым носом — всё это наводило на парня некое подобие страха или тревоги, но Пётр Степанович с улыбкой протянул крепкую волосатую руку, приветствуя новоиспечённого ученика.

— Ну, студент, проходи, не стесняйся. Меня Пётр Степаныч звать. Пойдём покажу, куда можно положить вещи.

Вениамин Андреевич проследовал за стариком в небольшую комнату за одной из многочисленных панелей. Это было оформленное в минималистическом стиле помещение: деревянный стол, две скамейки, старый холодильник, микроволновка, десять закрытых навесными замками железных ящиков и множество старых информационных плакатов, посвящённых технике безопасности.

— Это комната дежурного персонала на щите. Возьми себе четвёртый шкафчик. В холодильник ставишь еду, если приносишь её с собой, в микроволновке греешь, за столом ешь. Вроде запомнить не сложно, не перепутаешь.

Вениамин Андреевич положил бережно завёрнутый Светланой Сергеевной тормозок в холодильник, и, получив у Петра Степановича ключ, открыл свой шкафчик. Изнутри дверца была покрыта наклейками с изображением великолепных представительниц прекрасного пола, демонстрирующих всё свое обаяние и привлекательность. Когда сумка заняла место на полке, мужчины покинули помещение. Пётр Сергеевич устроил своему ученику полную экскурсию по комнате управления: он рассказал о том, для чего предназначены панели, расставленные по всему периметру, что показывают индикаторы и какую функцию выполняют некоторые кнопки. После этого наставник привёл Вениамина Андреевича к главной панели — огромному столу, кнопки на котором были прикрыты маленькими баночками. На некоторых из них Вениамин Андреевич разглядел надписи вроде «Томатная паста» или «Корнишоны».

— Это главный пульт управления. Отсюда в случае возникновения угрозы можно запустить ракеты. Видишь красную кнопку? Она отвечает за экстренный пуск. Вон та, жёлтая — за экстренную отмену. Погоди, зачем я тебе всё это рассказываю? Старая моя голова. Вон там, на полке у двери, есть папки с инструкциями. Бери и читай.

— А что это за банки?

— Для предотвращения случайного нажатия кнопок на посту управления каждая кнопка должна быть закрыта специальной крышкой и опломбирована, — будто робот отчеканил Пётр Степанович. — Вот шёл ты мимо пульта, запнулся и, падая, нечаянно нажал кнопку пуска. Да, тут есть система отмены, но нажатие всё равно повлечёт за собой кучу проблем. Вот поэтому такие важные кнопки и закрывают.

— А почему банка?

— Да крышка разбилась давно. Сколько мы не просили заказать новую — не слушают. Ладно, займись инструкциями, а я тут пока прикорну ненадолго.

С этими словами Пётр Степанович закинул ноги на пульт управления, надвинул на глаза фуражку и продолжил дело, прерванное появлением гостей. Сам Вениамин Андреевич отправился за инструкциями. На мгновение он задержался и вновь оглядел комнату. Пыль, трещины на стенах, битая плитка на полу — всё это напоминало заброшенную лабораторию из какого-то фильма ужасов. Набрав полные руки важной документации, Вениамин Андреевич напрочь перекрыл себе обзор, из-за чего пришлось идти к столу почти вслепую. Не пройдя и пары шагов, Вениамин Андреевич почувствовал, как ноги его оплетает неизвестная сила. Потеряв равновесие, он вместе со всеми бумагами с грохотом рухнул на пол. Испуганный Пётр Степанович вскрикнул и тоже повалился со стула. Этюд увенчался звоном бьющегося стекла. Если бы в этот момент кто-то вошёл в центр управления, его глазам предстала бы следующая картина: двое мужчин, скорчившись от боли, лежат на полу, а вокруг них разбросаны какие-то бумаги и папки. У непосвящённого человека могло возникнуть предположение об ограблении ракетной базы, хищении секретных кодов или других подобных вещах.

Когда закончилась суматоха, всё встало на свои места: виновником ЧП оказался толстый рыжий кот, бросившийся под ноги Вениамину Андреевичу. Тот своим внезапным падением напугал Петра Степановича, который, падая со стула, зацепил ногой банку со стола и разбил её. Ту самую банку, которая скрывала под собой кнопку экстренного запуска ракет.

— Проклятый Рыжик! Вечно подгадить пытается! Везде свою шерсть оставляет, а иногда орёт без причины. То провода погрызёт, то под ноги лезет. Прикормили года три назад, теперь мучаемся. Взять — никто не возьмет, а выкидывать жалко.

— Что будем делать? Может, с другой кнопки банку возьмём? — предложил Вениамин Андреевич.

— Не получится. Там везде пломбы стоят.

— Может, позвонить и доложить? Пусть новую поставят и опломбируют.

— Ты время видел? Обед сейчас. После обеда и позвоню. Ты иди поешь, а я послежу здесь за порядком.

Вениамин Андреевич не стал перечить старшему товарищу и отправился обедать. Закинув контейнер с едой в микроволновку, он принялся протирать стол тряпочкой. Потом Вениамин Андреевич аккуратно нарезал хлеб, сполоснул столовые приборы и принялся ждать, когда микроволновая печь сделает своё дело: подогреет посуду, оставив её содержимое холодным. Но как только знакомый сигнал оповестил о готовности пищи, его тут же перебил оглушительный рёв сирены. Погас свет, затем зажглись противные глазу красноватые лампы. Парень побежал смотреть, что же стряслось.

В комнате управления Вениамин Андреевич увидел склонившегося над столом старика.

— Что случилось, Пётр Степаныч? Неужели тревога?

— Да где уж там. По привычке ноги на стол закинул, а банки-то нету. Вот и нажал. Теперь придётся рапорт писать. Премии лишат, может быть, даже за два месяца.

— Может, позвать кого-нибудь? Позвонить, пусть придут и отменят пуск. У нас ведь ещё две минуты есть.

— Да успокойся, студент. Я же тебе объяснил, здесь на экстренный случай кнопка отмены есть. Сорвал пломбу, крышечку поднял и нажал. Видишь?

— Таймер не остановился, Пётр Степаныч. Вы нажали?

— Как — не остановился? Быть того не может! — старик всмотрелся в панель управления, которая неумолимо отсчитывала время до запуска ракет. — Это как же?

— Что нам делать?! — в панике закричал Вениамин Андреевич.

Старик заглянул под стол, затем с трудом поднялся и еле слышно произнёс:

— Провода… провода оборваны, — он взглянул на кота и таким же слабым голосом добавил:

— Дьявольское создание…

Вдруг Пётр Степанович схватился за сердце, скорчился и рухнул без сознания на пол. Вениамин Андреевич подбежал к старику и прильнул ухом к его груди, пытаясь расслышать сердцебиение. Затем он положил руки на грудную клетку старика и начал делать непрямой массаж сердца. Таймер на панели управления уже некоторое время показывал сплошные нули, но поглощённый реанимационными мероприятиями Вениамин Андреевич этого не заметил.

В отличие от кнопки на панели управления, старая пусковая система сработала на ура, и ракеты полетели в сторону одного небезызвестного государства, радары которого довольно быстро обнаружили эту наглую и совершенно бессовестную атаку со стороны заокеанского противника. Тут же были приняты симметричные меры, и две могучие державы развязали между собой войну, из которой уже никому не суждено будет выйти победителем. А спустя несколько лет на развалинах здания администрации давно позабытого посёлка с гордым видом будет сидеть порядком исхудавший рыжий кот, победоносно сжимая в зубах пойманную крысу. Вот такой вот Котопокалипсис.

Дмитрий Маркевич «Тихий скромный апокалипс…»

Ничто не взорвалось, не загорелось, не скрылось под свинцовой толщей вод. Может, воздух стал чуть тяжелее, может, из миллионов цветов радуги исчез всего один, может, на несколько звёзд стало меньше. Не пылало зарево на горизонте, не били боевые барабаны, не разгорались костры. Только ветер шумел чуть тоскливее, только песчинки на берегу перекатывались особенно одиноко и покинуто, только надпись на этом песке становилась всё менее чёткой. Не гудел протяжно набат, не выли собаки, не падали птицы замертво. Разве что пакет улетал всё выше в облака, разве что ворона на свалке грустно наклонила голову, разве что плёнка на поверхности чая потускнела. Башни всё так же стояли; люди всё так же толпились; светофоры всё так же мигали. Но вот осенние листья падали особенно тяжело, но вот стаи галок кружились над гнёздами особенно медленно, но вот электрические провода дрожали особенно звонко. Ничего нового не видели глаза, ничего нового не слышали уши, ни в какие новые дали не несли ноги. А пыль на асфальте складывалась в иератические письмена, а круги на воде расходились стремительно, а белое облако растворялось в небе. Никто никого не предал, никто никого не продал, никто никого не забыл. Лишь фенечка развязалась, лишь ресница опала. Одна музыка, как играла, так и…

Франсуа Мари Делоне «Щекотка»

Иван Звереев — молодой бугай, одетый в камуфляж, с ножиком на поясе и с рюкзаком на спине — остановился около заброшенной фермы в лесу. Ферма давно уже лишилась крыши, а красные кирпичные стены обросли высокой крапивой.

Иван собирался пережить апокалипсис в этих местах, недалеко от города. Нужно место для будущих закладок и схронов.

До апокалипсиса рукой подать — Иван в этом уверен. Какие-то умники придумали вакцину омоложения. Главы государств уже сделали себе эту прививку от старости и, светясь в эфире своими счастливыми омоложенными лицами, пообещали, что прививка будет доступна всем и бесплатно. И самое ужасное — они своё обещание сдержали. Прививку действительно можно поставить бесплатно не только в любой поликлинике, но и во всех торговых центрах. Иван, как и все вокруг, — что он рыжий, что ли, — сделал себе эту прививку, омолодился, стал опять здоровым бугаем. Но! Конец вполне предсказуем. Перенаселение, исчерпание ресурсов и великая битва. Голод, мор и борьба за выживание. Апокалипсис начинается.

Волновался не только Иван. Все ходили на ушах и нервничали. Главы государств обещали, что никакого апокалипсиса не будет — якобы у прививки есть побочный эффект, который помешает росту агрессии. Дескать, в случае драки у людей начинается щекотка. Ну уж нет! Иван не верил, что какая-то там щекотка остановит апокалипсис. Люди точно поубивают друг друга.

Иван пробрался сквозь высокую траву и вскарабкался на пристройку к ферме. Для будущей закладки он искал какое-то похожее место — чтобы с одной стороны была некая возвышенность, а с другой стороны чтобы была стена, — возвышенность и стена, именно так. Идея в том, что когда начнётся апокалипсис, все вокруг станут негодяями. Конечно, эти негодяи поймают Ивана и начнут пытать, чтобы он выдал, где спрятаны вещи, необходимые для выживания — соль, спички, рыболовные крючки, пенициллин и всё такое. Само собой, Ивану придётся отвести негодяев к своим закладкам. Вот для этого-то и нужен трудный путь, для этого нужна и возвышенность, и стена на ней. Пристройка как раз сгодится. Когда Иван заберётся сюда вместе с алчными негодяями, он столкнёт нескольких из них с высоты, а внизу Иван загодя навтыкает штырей.

В стену можно воткнуть острое лезвие, измазать его солидолом и обмотать полиэтиленом, чтобы оно не ржавело и не блестело. А когда придёт час, перерезать этим лезвием верёвку, которой Ивану свяжут руки, и, если получится, если улыбнётся удача, насадить на лезвие ещё одного негодяя. Толкнуть его — он спиной и напорется, и завизжит как свинья. Это жестоко, но такова жизнь — или ты, или тебя.

Надо ещё положить тут палку с гвоздями. Если придётся лезть с негодяями на крышу, то негодяи первым, конечно, пустят Ивана, потому что негодяи будут опытные, они будут знать, что закладки оборудованы ловушками… А тут будет палка, и Иван как схватит палку, и без разговоров как шарахнет ею по негодяйской башке! Так, что гвозди в череп воткнутся…

Иван почувствовал в пятках какое-то щекотание. Он нервно покрутился на каблуках, стараясь унять щекотку.

Крыша пристройки — это отличное место. Только вот здесь, на плоской бетонной крыше, среди серых обрывков рубероида, лежит свежий окурок. В Иване проснулся следопыт — тот самый, из будущего постапокалиптического мира. Он поднял окурок, внимательно осмотрел, понюхал, положил на место. Тот, кто здесь курил, мог спокойно выкинуть окурок вниз, в крапиву, но зачем-то он оставил его на виду. Понятно, зачем — незнакомый курильщик проверяет место.

Что ж! Это всё меняет. Тут нельзя делать закладку. А где тогда? До Ивана дошло, что он не один такой хитрый, что, когда наступит апокалипсис, из города в этот лес попрётся такая куча народа, что людей в лесу будет, как в городе. Крапиву всю вытопчут. Займут все хорошие места для закладок. И не стоит забывать, что все станут негодяями. Каждый захочет выжить в этом жестоком внутривидовом естественном отборе. Останутся только самые лучшие. А Иван Звереев считал себя лучшим — он останется, он победит.

Может, лучше не играть в эту игру в одиночку? Может, собрать банду из трёх-пяти человек — здоровых крепких ребят с короткостволами? В любом случае, предыдущий план со схронами и закладками теперь не кажется удачным. Надо это всё крепко обдумать. Иван задумался и пошёл на станцию электрички. Солнце в зените, пора в город, завтра на работу.

До станции Иван не дошёл. Лесную тропинку ему преградили трое в камуфляже. Все здоровые, молодые и крепкие. Самый здоровый начал говорить. Голос его был сиплый и страшный.

— Ну? — сказал здоровый. — Ты как? Сам или помочь?

От этого голоса у Ивана Звереева зачесались ладони. Он спрятал руки за спину и пару раз чесанул их пальцами — странное движение, он никогда так раньше не делал, только видел, как это делает его нервный начальник, когда на работе происходит что-то нехорошее.

Бандиты заметили, что Иван за спиной шевелит руками, и расценили это действие как опасное. Второй бандит, помельче, направил на Ивана короткоствол и противно пропищал:

— А ну-ка! Руки вверх!

От этого тонкого голоса у Ивана по спине побежали мурашки. Он передёрнул плечами. Второй бандит вдруг неуместно хохотнул. Первый бандит отозвался сиплым смешком и начал извиваться, словно под одеждой у него бегали муравьи. Третий бандит вообще упал на тропинку и, дёргая ногами, забился в истерическом смехе.

Ивану тоже стало весело. Особенно когда он вытащил свой ножик — прям всем телом почувствовал щекотку, расхохотался в голос и задёргался. Радости это не доставляло, больше походило на мучение.

Сзади зашелестели кусты. Преодолев спазмы и смех, Иван обернулся. Из кустов на тропинку вышел худющий старикашка с колючим взглядом и тёмным лицом. В руках у старикашки была бельевая верёвка. Он гневно посмотрел на хохочущих бандитов и крикнул:

— Хватит ржать! Уже третьего из-за вас упускаем!

«А дедушка-то не омолодился, — подумал Иван с ужасом. — Вот кому не щекотно».

Старик трясущейся походкой подошёл к вздрагивающему от щекотки Ивану, вытащил из его безвольной руки нож, снял рюкзак и связал руки за спиной. Пока он работал, молодые бандиты катались по тропинке и заходились дружным смехом.

Когда Иван отдышался и более-менее спокойно вздохнул, бандитов уже не было. Впрочем, как не было и рюкзака, и денег, и остальных ценностей. Даже берцев лишили.

Иван брёл на станцию со спутанными за спиной руками и думал о таком апокалипсисе, в котором выживут только деды с бабками — единственные, кто способен проявить жестокость и пройти этот естественный отбор.

Анна Чухлебова «Любовный роман»

Её звали Любовь, его звали Роман, и что-то обязательно должно было пойти не так. Идиотская встреча: она просто заглядывает в глаза снизу вверх. Стоит на ноге, стоит на ноге — отдавила. За шкирку её оттащить, что ли, зубами за холочку, как котёночка, как маленького обделавшегося кота. Где там силы на это взять, и Роман улыбается во все зубы: пятого сверху нет, шестой снизу — золотая пломба. Роман улыбается и, в общем, всё уже решено, но история есть, и она будет рассказана.

Люба говорит:

— Здравствуйте.

Роман отвечает:

— Здравствуйте.

Люба продолжает:

— Я стою на вашей ноге.

Роман заключает:

— Я знаю.

И, собственно, можно идти расписываться перед господом богом, государством и всеми. Жизнь немножко сложнее, и Роман зовёт Любу гулять. А где встретились-то? Неважно, неважно.

Они идут по набережной, и Ростов воображает себя Петербургом. Дон зеленеет, как стена Эрмитажа, пена, прибитая к берегу, — лепнина, о золотом умолчим. Люба пахнет, как детство, это главное. Роман раскидывает руки и бырчит как самолёт: Бррррррррррр! Люба смеётся — вот и любовь.

Роман говорит:

— Знаешь, Люба, у меня ВИЧ.

А вот и пошло не так. Люба дует губы, Люба закатывает глаза. В школе учат, в школе учат тангенсам, но не учат танцам. Жить жизнь тоже не учат, вот никто и не умеет.

Люба отвечает:

— А я беременна.

Роман бырчит как самолет: Бррррррррррр! Люба запрыгивает ему на спину. Люба есть, любовь есть, и с этим совершенно нечего делать.

Роман не наркоман, просто так вышло. И было так грустно, и никого вокруг не было. Таблетки как конфетки, уколы как гондолы, тьфу, по Венеции, под луной — мерзость. Его стихия — утро, рассвет, розовые попки облачков. Роман работает водителем на хлебозаводе. Хлеб пахнет детством, несёшь домой, грызёшь корку — вкусно, а ведь не голодный же. Вкусно, потом больно — ввернул подзатыльник отчим, впрочем, что уж, не возвращаться же в дом отчий чтоб вернуть подзатыльник старому козлу, будь ты, тварь, проклят. Роман хороший человек, просто вокруг одно говно.

Люба не дура, так получилось. Шшшш — зашипело, ух — понеслось. Люба не помнит с которым, но, наверное, с тем, в сомбреро, что пьяный шёл ночью по улице, где одни бары. Люба официантка, а то был чемпионат мира. Мяч по полю — оп! Подружка хвалилась исландцем, а Люба чем хуже? Чем хуже — тем лучше. Может, родится и сразу попросит тако, не будет грудь мучать. Соски трескаются — жуть.

— По-испански попросит! А мы языка не знаем.

Среди сильных черт Романа — прочная связь с действительностью. Учат испанский, обнявшись. У Романа хрущёвка бабкина — вторая сильная черта. Фамилия Романа идёт к имени Любовь — это третья. У Романа, в общем, сильный иммунитет, и сейчас это важнее всего.

Живота у Любы почти нет, но нагнуться, чтобы ногти на ногах подстричь, Люба уже не может — негибкая родилась. Готовить Люба не умеет — сама не готова. Ждёт с работы, верещит, зубами острыми впивается в свежую хлебную корку. Танцует, глаза закрыв, целует, подглядывает. Люба — хорошая.

Живот растёт. Пятки ходуном под кожей ходят, крутится, вертится, ай, в мочевой пузырь, больно. Живот живёт.

Роман вечером поёт песни. Роман знает — ребёнок его, надуло запахом свежего хлеба, пока ехал мимо. Зачем, куда? К голодным, ко всем, к любым. Люба превращается в бегемота, кругла, лицом горда и довольна. Любе больно, Любе больно, Любу — в хлебную машину и в специальный дом. Фонари гаснут, загорается солнце. Роман целует Любу, Люба кричит, Любу увозят.

Романа больше не будет, так и останется, вечно любовный, вечно живой. Люба кричит, из Любы идёт. Живот из Любы идет. Суетятся врачи, говорят:

— А ноги раздвигать не больно было?

Люба замолкает, задумывается, плюёт:

— Нетушки, было хорошо.

Люба-Люба, бесстыжие твои губы. Открываются, чтобы исторгнуть крик. Кричит теперь не Люба — живот кричит. Акушерка подхватывает и с криком таким же роняет. Валится на спину врач, ртом воздух хватает. Люба вытягивает руки, на руки глядит — а они уменьшаются. Руки толстеют, ноги барахтаются. Страшно хочется к маме — дверь отворяется, с тем же криком санитарка на пол устремляется. Вся больница лежит на спинах и орёт. Страшный вирус никого не минёт. Кто-то упал у центральной двери — вирус ужасный курьер подхватил.

Криком заходится город, город весь под себя ходит. Вирус младенчества захватывает страну, человечество. Вечно покинутые, вечно голодные, грязные. И одинокие страшно, ужасно.

Солнце уходит, с ним первые обезвоженные. Кто-то сорвал голос, от пролежней заражение крови, воняет сильнее, крики уходят.

Любин сын встаёт на ноги и по земле идёт. Теперь всё ясно — любовь до хорошего не доведёт.

Глагольные рифмы в любовном романе — подавно.

Любин сын жуёт Романову пятку.

***

Эту рукопись сочинил после конца времён единственный уцелевший взрослый. Три дня и три ночи младенцы орали, как ошалевшие. Я лежал навзничь, заткнув уши, закрыв глаза. Чёрт знает, на меня всё это не действует. Постепенно младенцы умерли и я пошёл. Пошёл очищать пространство, рыл ямы, бросал, сверху сыпал землю. Вонь выедала глаза. Понятия не имею, как это всё случилось, откуда вирус, почему. Почему все младенцы, а я один — нет. Просто мне одиноко, и могла бы помочь любовь, но любви больше в мире не будет. Я пораскинул мозгами и решил, что любовь во всём виновата. Зачем-то сочинил эту историю. Я читаю её вслух сам себе, пока мои руки и ноги превращаются в ручки и ножки. Пока любовный роман превращается в ыа-уа-ааа.

Самиздат публиковал галерею «Апокалипсис глазами современников» с эсхатологическими иллюстрациями десятков художников из России и стран СНГ. Итоговая выставка проекта проходит в псковском креативном пространстве «Лофт» до 14 марта 2022 года.