Колодец со змеями. Поэма в прозе
Карантин закрыл людей в квартирах наедине с проблемами и горем. Для петербуржца изоляция превратилась в настоящую пытку — запертый в квартире бывшей жены, он остается один на один с фантомами сознания и болью недавней утраты. Пугающая совместная фотография, объявления о наказании за нарушение изоляции по громкоговорителю, бессонница и непрошеные гости только усиливают помешательство: то на кровать присаживается маленький Морфей, то лица на снимке демонически оживают, то в дверь стучит орда кроликов в костюмах. Жуткая поэма-хоррор «Колодец со змеями» осмысляет ужас одинокого безумия и недавнего потрясения от самоизоляции, когда коллапс наступает не только в городской экономике, но и в человеческой психике.
Сначала на улице завыла сирена.
Голос диктора привычно объявлял:
«Уважаемые петербуржцы и гости города!»
Звук проникал в квартиру сдавленным, тихим.
Если бы я не был один, то наверное, не услышал.
Как вчера.
Как позавчера.
И ранее.
Какой сейчас день недели?
Щелкнул выключатель.
На секунду кромешная тьма коридора была разрезана электрическим светом. Но почти сразу же лампочка издала шипящий звук и лопнула. На пол посыпалось стекло. Я стоял один в темноте, и сплошную тишину коридора нарушал только испугавшийся, тяжело дышащий кот да постукивание дождя по подоконнику.
«Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача».
Коридор снова заполонила тьма. От него сразу направо еще один коридор, где ванна, туалет, кухня, за кухней балкон. Чуть дальше, справа и слева — комнаты, а напротив меня — чулан.
Только свет фонарей зловеще проникал сквозь окно, да дождь барабанил по карнизу.
«…в случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной».
Коридор заполонила тьма, и в ней, чем сильнее приглядываешься в сплошную, чернильную пустоту, тем отчетливее вырисовывались очертания лиц, глаз, зубов, ресниц, хвостов, копыт, слышалось движение, легкие шаги.
Я моргнул.
Тьма осталась на месте.
Из тьмы ко мне вышел кот, сверкая глазками.
«Уважаемые петербуржцы и гости города…»
— пошло по второму кругу.
Веник, совок, новая лампочка из чулана, табуретка, скрип цоколя о патрон, как обглоданная кость скрипит об обглоданную кость.
Щелкнул выключатель.
Коридор снова освещен светом маленькой искусственной звездочки. И я, как первая планета, как одинокий спутник, как единственная комета, верчусь вокруг этой, пусть и небольшой, но звезды.
«Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача».
Двигаясь по холодному коридору на кухню, где меня ждет чайник, я напоминал сам себе лишенный тормозов поезд метро. Мне казалось, что вот-вот — и я врежусь в дверь, проломлю ее, сойду с рельс, вырвусь на платформу, сметая и давя сотни людей своим синим железным телом.
«…в случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной».
Но в последний момент включается тормоз, и я аккуратно вхожу на кухню.
Тут все как всегда — ничего интересного, кроме нашего фото. То самое глупое фото, где мы вдвоем улыбаемся, словно будем жить вечно и никогда не умрем, фото из отдыха, фото, напечатанное на дешевом магните. Оно висело на холодильнике, но после всего я снял его и убрал, запихнул вглубь дальнего кухонного ящика, укрыв полотенцами и скатертями.
Но что-то подсказывало мне: оно там. Фото шевелило глазами, двигало губами, смотрело на меня двумя парами глаз, видело меня, чувствовало. Сколько раз, сквозь полотенца и скатерти, я лез к нему, вырывая, вытаскивая наверх этот островок ненужного и забытого, чтобы удостовериться в его неживой природе.
Все как обычно — просто фото на дешевом магните. Но потом я кладу его обратно, накрывая полотенцами.
— Выбрось, выбрось, оно тебе не нужно!» — слышал я в голове, но каждый раз отвечал сам себе:
— Зачем? Зачем, ведь я ее убрал, зачем ее уничтожать. Вдруг оно еще пригодится?
Из коридора до меня донеслось чье-то низкое и скользкое:
— Не пригодится.
«Ица, ица» разнеслось по квартире эхом, как в просторном склепе, где живет один покойник, как в колодце, как…
Мурашки пробежали по телу. Пол затрясся, покачнулся, потолок перевернулся, поезд влетел на станцию, размалывая колесами людей, матерей, отцов, детей, сбивая своей синей броней позвоночники, раскалывая черепа, превращая внутренние органы в фарш, месиво, лужу, жижу, съедая десятки жизней.
«Станция… Осторожно, двери».
Я пришел в себя.
Все было хорошо.
Фотография смотрела из ящика. Я видел ее улыбку. Нечеловеческую, жуткую.
Щелкнул чайник.
Вода вскипела.
Я опять сидел один и пил чай, обжигая губы горячим, зеленым. Кот сидел на соседнем стуле и смотрел на меня обычным кошачьим загадочным взглядом.
Все хорошо. В моей жизни не все так плохо на самом деле, только чай горячеват, а в остальном же все в порядке. Я жив.
Я жив?
Жив…
Ну, раз я чувствую горячий чай, значит, я жив, а это уже неплохо. Жизнь дана один раз, а значит, ей надо радоваться, даже если она тебе не нравится, как плохой секс втроем. Тебе может и не понравится, но хотя бы попробовать надо. Хоть раз в жизни. Потому что пока не попробуешь, не поймешь.
Стоит пробовать жить, потому что кроме этого нам ничего не остается.
И я живу.
Я застрял в этой квартире на месяц. А может и больше. Это квартира моей жены. Бывшей жены. Недели две назад, аккурат до того, как диктор начал зачитывать мантру ложным богам, она уехала. Возможно, здесь был виноват я. Я что-то не сделал, не доглядел, не построил. А она решила поменять свою жизнь — новый город, новая работа, подруги. Новый мужчина.
Новая жизнь, запах свободы, запах приключений, ощущение, что тебя вперед несет быстрая река, своими заботливыми волнами оберегая от острых камней и торчащих веток, это опьяняющее, окрыляющее чувство чего-то необъяснимого, чувство поворота на горной дороге, когда после плавного движения открывается сногсшибательный вид на море, горы, небо. Небо, уносящееся вдаль, в космическую бесконечность.
А я остался где-то на обочине, отплевывая пыль.
Кажется, никогда еще люди так сильно не переживали из-за жилищного вопроса, этих бетонных склепов, не искали так судорожно деньги, чтобы выплатить долги. Но не подумайте, моя жена, моя бывшая жена позволяет мне здесь жить, она благосклонна, она позволяет здесь жить на время самоизоляции без платы. А потом я найду новую крышу над головой. Не подумайте, она проявила себя хорошо, даже когда женщина тебе изменяет и уничтожает, выжигая, вымораживая, выкорчевывая твои чувства и веру в любовь, она может держаться человеком и поступать более-менее честно.
Или ей просто все равно.
Щелкнул выключатель — это кот зачем-то прыгнул на стенку и случайно задел белую кнопку. Во тьме ко мне тянулись тысячи рук, тысячи пальцев, сотни лиц и шаркали тяжелые ступни.
Кот чихнул.
Все прекратилось.
Вот уже пару дней я не могу уснуть. Морфей, этот жуткий, злой и безнравственный шутник сидит на краю кровати в сполохах черных искр и улыбается белыми зубами. Этот противный, мерзкий, предательский бог смотрит впалыми, бездонными и пустыми, как бездна самого глубокими сна, глазами. Сквозь сумрак своей спальни, сквозь стук дождя по подоконнику видно его белые-белые зубы и черные-черные глаза.
Голова, как лодка, насевшая на рифы, дает течь. Заполняется соленой водой мыслей. Они проникают литрами, смешиваясь с серым веществом, разжижая его, кусая, вырывая куски черепа. А на потолке остаются дырки, просверленные глазами, из которых льется тьма, чернота, бессонница, заполоняющая веки колючим песком. Ты лежишь в спальне, а фотография смеется, заливается хохотом, из коридора несётся скользкое «не пригодится», Морфей улыбается белесыми зубами.
«Ица-ица» — разлетается по склепу!
«ИЦА-ИЦА» — несется, как поминальная над покойником.
«Не пригодится!» — подбирается к кровати, Морфей обнимает это скользкое и липкое, а оно лезет к тебе, к горлу, к лицу, к ушам, заползает внутрь.
Ты вырываешься из постели, вырываешься из объятий одеяла, бежишь в коридор, включая попутно свет во всем доме, оттуда в другую комнату, падаешь на колени.
Желтый свет.
Испуганный кот смотрит, недоумевая.
Тихо. Нет ни Морфея, ни Ица, ни смеха. Ты стоишь посреди пустой комнаты. Там, внизу, десяток таких же комнат, наверху еще пять. Влево, вправо — не перечесть. Какой день подряд там безвылазно сидят люди?
А фотография ехидно улыбается.
Пляж. На секунду кажется, что ты лежишь на теплом песке вместо пропотевшей постели. Легкие лучи солнца касаются твоей кожи. А на песке постепенно вырисовывается ее лицо, ее губы, глаза, они смотрят, а потом исчезают, и снова пустота и тьма.
Ица!
Дверь.
Я же закрывал дверь, я проверял, что я закрывал дверь, я проверял, я точно помню. Но.
Вдруг ее кто-то открыл? С той стороны. Вдруг кто-то нарушил мою изоляцию? Или с этой. Вдруг это даже сделал я сам?
Я не мог. Я не мог нарушить самоизоляцию! Не мог!
Надо, надо пойти и проверить дверь, надо пойти и проверить, закрыл ли я ее.
Один оборот!
А надо два, значит, я закрывал, значит, никто не мог ко мне проникнуть домой, значит, я не мог никого пустить. Значит, я законопослушный гражданин! Значит, я молодец!
Возвращаюсь обратно к постели. Темная комната напоминает вырытую яму, чьи темные стены состоят из жирного чернозема, из которых хищные, ползающие черви таращатся на тебя своими пустыми, слепыми рожами.
За окном разлегся, укутанный ночной дымкой, холодный ночной город. Промозглое небо, охваченное красным электрическим заревом, темные, похожие на надгробия старого детского кладбища многоэтажки. Уходящие вдаль дома напоминали марсианский городской пейзаж: казалось, что будущее уже пришло, а мы не заметили и оказались в пространстве огромных, бесформенных домов, бессмысленной жизни и ненужного человека.
Сам человек потерялся среди домов и надгробий. И человек исчез.
Я услышал шорох в коридоре, как будто кто-то прошел тяжелыми, липкими ногами по полу. Человек, у которого дома есть кот или другое существо, не будет одинок, он не будет боятся упавших вещей, странных шумов и вообще — всех ночных призраков, наседающих на обычного человека.
Но шаги повторились. В другую сторону. А потом послышался стук в дверь. Кто-то сильно бил о металл. Коридор, дверь, разрывающаяся от ударов, глазок.
За ней, в свете тусклой лампочки, стоял человек, человек в черном костюме в белой рубашке с красным галстуком и головой кролика. Голова была покрыта белым мехом, впереди поблескивал влажный розовый носик, венчали голову два больших, неестественно огромных уха, и только глаза были человеческие и безумные.
Мистер Кролик бил в дверь правой рукой, щелкая огромными передними зубами.
Я отшатнулся от двери, правую ступню пронзила острая, режущая боль. Не помню как я упал, не помню, как пришел в себя и как стук прекратился.
Темный коридор, кровь, вырывающаяся из ступни, пульсирующая боль, тишина. Кое-как поднимаюсь и смотрю в глазок, там никого нет, только желтый свет лампочки. Кусок стекла воет нещадно в ране, я, щелкая выключателем, встаю на одну ногу. Коридор кажется больше, кажется, что он увеличился раза в полтора или два, но сейчас надо выковырять стекло. А потом думать о коридоре и кролике, боже, что со мной происходит? Может, это розыгрыш? Да, скорее всего какие-нибудь дети развлекаются, нацепив маску.
Маска!
Нужно найти маску, вдруг меня заразят.
Кусок стекла выпадает из ноги вместе с брызгами крови, на полу небольшая лужица. На секунду я открываю дверь, в желтушном свете мне предстают выемки, впадины на двери, похожие на лунные кратеры после удара метеорита. И в подъезде, откуда-то с лестницы, звучит постукивание кроличьих зубов — «цык, цык, цык, цык».
Я моментально закрываю дверь и проворачиваю все замки до упора.
Разберусь завтра, а сейчас, сейчас пора убрать кровь и стекло. Иду за веником и совком. Открываю дверь чулана, нащупываю веник, и вдруг под полкой с шапками обнаруживаю небольшую белую пластиковую дверцу, такую небольшую, почти как ставят в ванных над счетчиками, только больше. И ведь я раньше ее не замечал, не видел, не знал о ней.
Аккуратно открываю дверцу, оттуда пахнуло мокрой землей, легким сладковатым ароматом и сыростью.
А потом сразу же засмеялась фотография на кухне, она засмеялась так, что я вздрогнул, шлепнул раненной ногой об пол и повалился в открытую дверцу. На полу была разлита холодная вода, а под ней как будто смотаны толстые провода. Вдруг провода встрепенулись, разбежались из-под меня, а потом стали заползать на грудь, ноги, живот, руки, лицо.
Змеи.
Большие, маленькие, черные, красные, шипящие и молчащие, испуганные и рассерженные, они лезли на меня огромным бесформенным клубком, перевиваясь между собой, медленно заползая мне в уши, нос, рот, пытаясь выколоть глаза и вползти в глазницы, добравшись до самого мозга.
Фотография смеялась, а я пытался откинуть змей руками, бил ногами, кричал, но, казалось, не было им числа — скользким, мокрым, извилистым. Вода попадала мне в рот, нос, я начинал захлебываться, когда, уже собрав все свое, рванулся наверх, вцепившись руками в открытую дверцу, подтянулся, закинул одну ногу, вторую, вылез.
На руках, ногах, на теле еще висели, вцепившись, как пиявки в кожу, небольшие полосатые змееныши, я стал скидывать их, вырывая руками вместе с кусками мяса, кровь лилась на пол, а фотография смеялась все громче и громче, в дверь снова ударили, на общем этаже раздалось «цык-цык», отчеканенное двумя огромными зубами, из коридора неслось «Ица-Ица! Она не пригодится!», а Морфей мирно спал рядом на лежанке для кота. Из чулана повалили змеи, они выпадали из двери сплошным потоком, надвигаясь на меня стеной цунами, заполняя квартиру.
«Не пригодится».
Я рванулся на кухню, синий состав бросился сквозь подземное пространство. Открыл ящик, выкинув все ненужное барахло и начал рвать на части оглушительно смеющийся магнит. Она смотрела на меня и смеялась, а я не мог его разорвать. Она смеялась, а я не мог, не мог порвать.
Тогда под руку попался баллончик с дезодорантом и зажигалка, я чиркнул кремнем и нажал на дозатор, вспыхнуло пламя, картинка на магните стала скукоживаться, загорелись скатерти, салфетки, полотенца, загорелась сама кухня, а мои колени уже ласкал сплошной поток змей.
Я бросился на змей с двойным усердием и боролся, пока мой баллончик не иссяк, а в это время дверь щелкнула и открылась, из желтушного общего этажа на меня бежал уже не один, а с десяток кроликов, но этого я и ждал.
Бросился на незваных гостей, раздавая удары направо и налево, пока меня не свалили с ног, и я не почувствовал, как ужалили в руку.
Слава тебе, о снотворное, слава тебе темнота!
«Уважаемые петербуржцы и гости города!»
Пляж. Я снова лежу теплом песке вместо пропотевшей постели. Легкие лучи солнца касаются кожи. А соленые волны медленно слизывают ее лицо, ее губы, глаза, очертания теряют узнаваемость, постепенно трудно вообще понять, что это было.
«Не пригодится!»
Щелкнул выключатель, я остался в темноте один. Слава Богу, что я здесь один. Наконец-то полностью изолирован.
В краешек окна палаты мне виден только небольшой, изрезанный линиями кусок города.
«Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача».
Сам человек потерялся среди домов и надгробий. И человек исчез.
«…в случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной».
Иллюстрации: Ангелина Гребенюкова
Редактор: Никита Бобров
