Рассказ «Пьяный дурак»

Сидел я как-то вечером в пыльном кабаке, чёрт его прибери, глушил внутренний диссонанс от несовершенства бытия. Приговорил три кружки ячменного с селёдкой, по-ленински, рассчитался, встал, зашатался и пошёл к вешалке. А на вешалке пальто моё висело, как ему положено.

Надеваю, значит, пальто, выхожу из пивнушки на мороз, думаю: а при мне ли перчатки? Я их обычно в левом кармане ношу, как им положено. Сую руку в пальто, а перчатки не наблюдаются. Я — в правый карман (чем чёрт не шутит). И там перчаток нет. Зато лежит что-то эдакое скользкое и на ощупь приятное. Хватаю, достаю, а это портмоне. Яркое такое из крокодиловой кожи.

Вот те на, думаю, я ведь человек невзрачный и такого портмача в жизни не пользовал. Мне в пальте аж тесно стало. Подойдя под фонарь, я себя оглядел и тут вижу — пальто не моё. И по рукам коротко, и потёртость на лацкане утратилась, и дыра в подкладке извелась. Стало быть, пьянь такая, чужую вещь прихватил.

Бросился я обратно в заведение и сразу к вешалке. Хватаю своё пальто, вешаю чужое и радостный, ввиду отступившего волнения, иду к выходу.

Вновь выйдя на мороз, я вознамерился достать перчатки и потянулся было к карману. Но, покуда левую руку мою занимало портмоне, я переложил его в правую руку. Переложил, смотрю на переливы крокодиловой кожи и думаю: «Ну дурак. Кошель-то забыл вернуть. Надо без промедлений метнулся обратно и вернуть взад имущество, пока шум не подняли и по статье не повязали».

Захожу обратно, иду к вешалке. И тут замечаю, что возле стойки халдей стоит в фартуке, стаканы протирает, да на меня таращится. Я влево пошёл, а он смотрит. Я — вправо, он — смотрит. «Тьфу ты, — думаю, — назойливое насекомое, не даёшь гражданину честным образом недоразумение исправить. Заставляешь, гад, испытывать терзания по причине внешней подозрительности происходищего. Ну и хрен с тобой. Не буду вообще тебя во внимание принимать. В конце концов, не забирать же кошель с собой». И чеканным шагом решительно иду к вешалке. Сую, значит, портмоне в карман пальто, косым взором наблюдаю за официантом, в некоторой степени заинтересованный в его взгляде на ситуацию. Сунул и в паршивом настроении иду на выход.

Вышел, натянул со злости перчатки, аж шов затрещал. Стою и смотрю перед собой на сверкающий снег. И тут мне в голову нехорошие мысли полезли. Официант меня видел? Видел. А вдруг сейчас с портмоне что случится, скажем. К примеру, пьяный хозяин деньги просадит на баб или на питьё до беспамятства. Или вовсе по улице разбросает. Да мало ли способов пьянице учинить растрату. А утром явится в пивнушку и скажет, что его обокрали. А халдей видел, как я его кошель в карман совал. Видел? Видел.

Ну, думаю, надо обратно вернуться, сесть, посмотреть, что дальше будет, и, возможно, перед хозяином портмоне объясниться. «Проверь, мол, товарищ, содержимое имущество, чтобы честного гражданина под статью не подводить».

Захожу, пальто уже не снимаю от греха подальше. Сажусь. А официант, заноза эдакая, чтоб ему с лестницы брякнуться через пять пролётов, на меня смотрит и тряпку в стакане крутит. Я ему щёлкнул, а он лениво так стакан отставил и ко мне плетётся.

— Чего-то желаете?

— Ячменного поллитрушечки, — говорю интеллигентно, а сам исподлобья смотрю.

Пока официант ходил с заказом, к вешалке подошёл шатающийся посетитель с рыжей бородкой. Пальто берёт, да не то. То было чёрное, а это в клетку. Значит, думаю, буду следующего ждать. А рыжий бородач тем временем пальтом обтягивается, едва не падая.

А тут по столу грохнула кружка.

— Прошу, — говорит халдей. — Что-то ещё?

— Нет, — рявкнул я ему, хватаюсь за кружку более для устойчивости, чем для распития, и кошусь на рыжего.

А рыжий себя руками щупает. Щупает-щупает и как вытащит из кармана портмоне крокодиловой кожи и в руках вертит в недоумении.

У меня душа в пятки ушла, пот холодный прошиб, в ушах зазвенело, голова кругом пошла, паника учинилась, в животе заурчало. В общем, явились все физиологические признаки человека, оказавшегося в деликатном затруднении с перспективой грядущего поражения в правах, может быть даже, с лишением свободы. Я ведь портмоне не в то пальто сунул, пока на официанта пялился, чтоб его клопы заели.

И что ж получается. Я портмоне взял? Взял. Халдей меня видел? Видел. А взад вернуть портмоне я не могу, потому как оно выбыло из моего физического владения.

И тут я решил расквалифицироваться из карманника, ворующего кошеля, в хулигана, прячущего их по чужим же карманам ради суматохи и надругательства над общественным спокойствием. Так сроку меньше впаяют. Авось и вообще условным отделаюсь или предупреждением.

Я встал, решительно вознамерившись объяснить халдею, что ежели с этим портмоне что случится, то это не моих рук дело. А вполне даже, может быть, в гипотезе и его вина. Нечего на людей таращиться без экстремальной на то нужды.

И только я из-за стола выкарабкался, как раздался шум. Тот рыжий вытащил из портмоне некоторый документ и, удивлённо продрав глаза, стал его разглядывать.

И в этот момент из-за другого стола вскочил худощавый чернявый мужик и с криком «Стоят, грабител! Стоят, айнбрехер!» заторопился к рыжему. А который рыжий, бросил портмоне чернявому в рожу и побежал к окну, вопя:

— Хрен тебе! Не возьмёшь!

И прыгнул в окно. Чернявый тоже вскарабкался на подоконник, ушиб пару конечностей и вывалился наружу. Некоторое время по безлюдной тёмной улице раздавались крики «диб! диб!», «легаш!», «айнбрехер!», «нако-ся!», удаляясь всё дальше и дальше.

Я, совершеннейшим образом удивлённый, смотрю на открытое окно с треснувшим стеклом. Некоторые посетители с волнением обернулись. Некоторые посмеивались. Иные скучающим взглядом глядели на оное окно.

— Это что ж такое? — обратился я с таким вопросом к неопределённому кругу лиц.

— Думаю, — говорит официант, — это музейный вор.

— Откуда ж у вас такие сведения? — удивился я.

— А он тут уже неделю пропивается, — отвечает халдей и таким же индифферентным образом снова трёт стакан тряпкой. — Как напьётся, так начинает рассказывать про невероятные предметы искусства, принесшие в его жизнь эстетическую радость и наличность. А потом достаёт камеи да всякие блестящие табакерки и отсвечивает на всё заведение. Оно, конечно, может быть, и из частных домов украдено. Да только вот тот немец, что за ним побежал, тоже тут несколько дней столуется. А давеча один профессор, что у нас по вечерам водочку попивает, сказал мне, что это известный детектив по вот этой вот музейной части и явился он к нам для целей выслеживания преступника. Мы уж не в первый день наблюдаем за этой парочкой всем заведением.

— Что ж вы за зря простаиваете? Вызывайте полицию, чай преступник убегает. Того гляди зашибёт коротышку. Он вон какого росту.

— Полицию-полицию. Эдак на всех полиции не назовёшься. Вон там медвежатник сидит, суп хлещет. А вон тот — чиновник проворовавшийся, раков трескает. А тот, что с ним, мошенник вексельный. А час тому назад отсюда вообще отбыл не то голландский шпион, не то английский диверсант. Но, по рассуждению, он тоже простой мошенник, каковой под видом романтики шпионажа вовлекает дам в расточительство в свой адрес. Альфонс.

— Это что ж получается. То ли у вас тут преступность на виду разгулялась, а вы в эдаком спокойствии пребываете, то ли фантазия у вас буйная. Может и я, по-вашему преступник? — спрашиваю я халдея, воспользовавшись случаем прямо узнать его суждение на мой счёт.

— Я, по правде сказать, и вас поначалу заподозрил ввиду ваших манипуляций. И рассудил, что, может быть, вы это… А вы, видать, то…

— Что я?

— Просто пьяный дурак.

Больше я в тот кабак не захаживаю.