Я не приду на свои похороны

Пенсия — страшный рубеж, за которым, с одной стороны, полная неопределённость, а с другой — совершенно прозрачные перспективы: крошечные выплаты, скамейка у подъезда, штопаные носки и смерть. Пенсионерка Ильинична подготовилась к похоронам заранее — ещё в 55 лет она собрала кулёк с белыми тапочками, косынкой и лучшим «ненадёванным» платьем и стала ждать. Смерть так и не пришла, зато случилось целое приключение, перевернувшее представление старушки о смысле настоящего момента.

Публикуем озорной философский рассказ Наталии Кузнецовой о том, стоит ли откладывать на чёрный день банку икры, как при помощи глухого ветерана получить три гроба по цене двух, и о чём на самом деле в одиночестве переживают наши бабушки.

Ильинична подготовилась к смерти заранее. Она собрала свой похоронный кулёк, когда ей исполнилось ровно пятьдесят пять. Пятьдесят пять, думала Ильинична, — это своеобразная отметка, Рубикон, за которым, с одной стороны, полная неопределённость — сколько проживёшь и до какого возраста дотянешь, одному Богу известно, а с другой — совершенно прозрачные перспективы: крошечная пенсия, скамейка у подъезда, телевизор, штопаные носки и бесполезные поездки на автобусе из одного конца города в другой.

Тогда, в пятьдесят пять, Ильинична даже не думала о том, как правильно готовиться к собственным похоронам. Ее муж Стёпка умер, когда ей было сорок шесть. Внезапная смерть на рабочем месте, хоронил профсоюз, все покупали сами, начиная от гроба, заканчивая траурной ленточкой на фотографии под рамкой. Ильиничне повезло не так, с работы ее отправили с почестями не на кладбище, а на пенсию, тем самым перевалив на неё тяжёлый груз забот по подготовке к последнему пути. Конечно, можно было бы детей с внуками попросить собрать все необходимое, когда время придёт, но им такое не доверишь, вдруг, забудут что-то очень важное в спешке… И как ей потом на том свете без недостающего предмета быть? У всех всё будет, а у неё, понимаете ли, родственники запамятовали, не доглядели, не сообразили! Нет, уж лучше сама, чтобы потом не опозориться.

Возник вопрос, с чего начать сборы? Конечно же, Ильинична слышала про белые тапочки, поэтому первым делом побежала в ближайший ритуальный магазин и купила себе белые, атласные, похожие на пуанты с золотой тесьмой балетки. Выбирать было не из чего, и поначалу Ильинична расстроилась, что обувь будет какой-то несолидной, не по возрасту, но потом даже обрадовалась: когда ещё ей доведётся почувствовать себя танцовщицей в невесомых тапочках.

От соседки Ильинична узнала, что нужно купить убранство для гроба. Она выбрала красивое покрывало с узорами и тоненькую, но очень приятную на ощупь, подушку, которую потом с радостью испробовала дома ночью: спать жестковато, но зато полезно для осанки, и рекомендовано врачами для избавления от второго подбородка. Затем Ильинична вспомнила про косынку. Её она выбирала тщательно и долго, ведь косынка должна была быть не слишком нарядной, но в то же время не напоминать о трауре или горе, её цвет должен был быть сдержанным. В магазине никто из продавщиц не понимал, какой цвет можно считать сдержанным, мнения разделились, кто-то говорил, что это зелёный, кто-то считал таким цветом синий, а кто-то и вовсе белый. В итоге Ильинична выбрала коричневую косынку с бежевыми ассиметричными квадратами. Соседки оценили выбор Ильиничны, сказав, что это идеальный вариант для отправки на тот свет.

Пришёл черёд белья с чулками. С этим, слава Богу, проблем не возникло, у Ильиничны были огромные запасы белорусского трикотажа, который она бесконтрольно скупала для лучших времен. Как выяснилось позднее, эти лучшие времена не наступили ни в пятьдесят пять, ни в восемьдесят, это расстраивало Ильиничну, но не так сильно, как не собранный до конца похоронный кулек. С платьем пришлось повозиться больше всего. Соседка посоветовала выбрать что-то «ненадёванное», а такого наряда у Ильиничны не было. Хотя нет. Было платье, которое она выгуляла всего раз в жизни, когда ездила по путевке от работы в пансионат «Дорохово» в семьдесят седьмом году. С тех пор это платье она не доставала, берегла, решила поберечь и дальше. Ильинична перемерила весь свой скудный гардероб, терзаясь мучительным выбором и попытками сочетать наряд со сдержанным коричневым платком. Она каждый раз одну за другой отвергала созданные композиции. Через месяц раздумий и бессонных ночей Ильинична волевым решением положила то самое платье из Дорохово в кулёк на смерть, тем самым закрыв все пункты своего самого главного в жизни списка. В нагрудный кармашек она аккуратно вложила носовой платочек, так, на всякий случай. Несколько раз проверив, все ли собрано, Ильинична бережно упаковала вещи в полиэтиленовый пакет и затолкала его на верхнюю полку гардероба, которая ломилась от чувашских комплектов постельного белья также припасённых до лучших времен. Теперь Ильинична была спокойна. Теперь можно было помирать…

Незаметно пролетело двадцать пять лет, а смерть за Ильиничной так и не приходила. Она ждала ее с каждым днем все сильнее, повторяя своей подруге Михайловне: мне уже пора, моё время пришло, завтра помирать. Но смерти все не было и не было. Не то, чтобы Ильинична хотела умереть, нет, но так было принято говорить в её возрасте, все соседки так говорили, что уже пора и время пришло. Те, кто не говорил так, считались самонадеянными выскочками. Не думаешь о смерти в старости? Значит, не думаешь о вечном, значит, отмерил себе слишком много, значит, тебя ждет расплата за недопустимый в этом возрасте оптимизм. Никто из соседок не знал, какой будет расплата, поэтому страх перед ней становился ещё сильнее. Стараясь не отличаться от остальных и боясь Божьей кары, Ильинична в привычной ей манере повторяла про прогулы на том свете, но, при этом, продолжала жить обычной жизнью, стоять в утренних очередях в «Билле», желая получить дополнительную скидку для пенсионеров, ездить с Сокола в Теплый Стан за абрикосами летом и за свежей треской зимой, заседать вечерами у подъезда с всезнающими подругами, смотреть шоу Малахова на Первом и раз в месяц ходить на концерты для ветеранов в местный ДК.

Как-то раз, танцуя в том самом местном ДК под Муслима Магомаева в компании уже полностью оглохшего ветерана ВОВ и других стариков, Ильинична вдруг подумала о том, что, наверное, этот концерт и этот улыбчивый ветеран с большими поседевшими бровями, похожими на усы мадагаскарского таракана, обсыпанного мукой, и есть тот самый особенный случай для платья из Дорохово, которое она зачем-то похоронила, будучи пока ещё живой. Она думала о том, что когда-то также танцевала со своим красавцем мужем, который умер так несправедливо рано. Где он сейчас? Что с ним? Видит ли он, как его старуха отплясывает в ДК с другим дедом? Что он думает про все это? Злится ли он? А может, его уже и вовсе нет? Может, его и не было никогда? Может, всё, что мы проживаем в этой жизни — это иллюзия? Это наше воображение? И если души наблюдают за нами, покинув бренную землю, то где они все располагаются? Ведь никакого помещения не хватит, чтобы всех их собрать и устроить так, чтобы был простор и уют…

Ильиничне почему-то стало очень горько от всех этих мыслей и от того, что когда-то она тоже покинет этот не лучший из миров, и больше никогда не увидит этот ДК со скрипучими деревянными полами и пыльным бархатным занавесом зеленого цвета, от которого в прошлом году кто-то тайком отрезал большой кусок ткани, и теперь, когда занавес закрывался, было видно, что происходит на сцене. Ильинична продолжала думать, кому понадобился этот кусок? Для чего? Может быть, для платья или костюма на похороны? Но для этого кусок был слишком мал… Надо было полить цветы перед уходом из дома, а завтра в Пятерочке будет сливочное масло по сорок рублей, а та собака, что сидит на привязи у входа в ДК, она кусается? Рой мыслей пролетел в голове Ильиничны, сменяя его новыми размышлениями, анализом и воспоминаниями. К слову сказать, её память, несмотря на преклонный возраст, почти никогда не подводила её, она помнила наизусть все необходимые для жизни телефонные номера, даты рождения и даты смертей всех прародителей, что для подруг Ильиничны было уже сложной и почти непосильной задачей. Некоторые не узнавали в лицо даже собственных детей. Ильинична очень боялась, что в один не очень радостный день она откроет дверь и не узнает сына, стоящего на пороге с двумя большими пакетами из Перекрестка. И скажет ему:

— Молодой человек, вы к кому?

А сын заплачет, бросит пакеты на грязный зассанный пол в подъезде и кинется в ноги к матери.

— Мама, это я, твой сын Алёша. Мама!

От этих раздумий Ильиничне стало совсем нехорошо, и она решила продолжить этот бессмысленный и беспощадный поток сознания, присев на маленький стульчик, стоящий у сцены. Глухой ветеран игриво помахал ей рукой в знак того, что благодарен за танец и за компанию, и отчаянно пустился в пляс, подхватив под локоток очень улыбчивую круглолицую старушку маленького роста. Надо же, какая она компактная и почти невесомая, нести будет легко, когда помрёт, подумала Ильинична. Впервые в жизни она позавидовала человеку маленького роста. Она никогда не думала о том, какой лучше быть — высокой или низкой, — это было ей ни к чему, а сейчас она быстро прикинула в уме, что при росте ниже ста шестидесяти сантиметров идёт ощутимая разница в цене при покупке гроба. То есть, чем выше человек, тем дороже гроб, ведь на него истрачено больше материалов. Получается, невыгодно быть высоким. Ильинична удивилась этому простому, но в то же время такому важному выводу, который она сделала уже почти на исходе своей жизни. Она никогда раньше не думала о таких вещах, и лишь благодаря приближающейся, как поезд, смерти, ей открылось такое знание. Неизвестно, о чём ещё подумала бы Ильинична, сидя на маленьком стульчике у сцены, но её размышления прервала Михайловна. Она выскочила откуда-то из-за угла с початой бутылкой Советского шампанского и пластиковым стаканчиком, который треснул и был уже непригоден для использования.

— Гляди, что я нарыла! Брют!

Ильинична никак не ожидала увидеть подругу с бутылкой шампанского, которое та точно не покупала за свой счет. Скорее мир перевернулся бы с ног на голову, чем Михайловна купила бы что-то сама. Она отличалась тем, что умела доставать практически любые продукты бесплатно и зарабатывать гроши на пустом месте. Каждое утро в десять часов она приходила во двор дома, где располагалась «Билла», и ждала, когда к мусорным бакам прикатят полную тележку абсолютно бесплатной просрочки. Чего только не было в этой тележке: и творожные кольца, и египетская картошка, и куриные грудки, и даже клубника. Иной раз, набрав полные сумки деликатесов и притараканив их домой, Михайловна закатывала пир для соседей, которому мог позавидовать сам префект. Ильинична была более избирательна в вопросах еды, поэтому помоечные продукты старалась не есть, но районные старики объедались ими от пуза. Ну и что, что персики мятые, так даже вкуснее и проще есть, когда нет зубов. А куриные грудки можно в марганцовке отмочить, и никакого запаха. К удивлению Ильиничны после этих застолий никто из стариков-гурманов ни разу не умер: как раз наоборот, у всех появлялся здоровый румянец на щеках и радостный блеск в глазах.

Увидев у подруги бутылку шампанского, Ильининча первым делом подумала, что это та самая просрочка, и даже хотела подорваться с места, чтобы сбегать на эту помойку и прихватить пару бутылок к Новому году, но оказалось, что шампанское принесли две сердобольные и наивные сотрудницы Собеса, желавшие разнообразить унылую жизнь стариков. Непредусмотрительно оставив несколько бутылок на видном месте, они ушли звать ветеранов к столу, в это время рядом и очутилась Михайловна. Она успела урвать одну бутылку, две оставшиеся тайком взял сторож в засаленной голубой рубашке, той ночью дежуривший в детской поликлинике неподалёку, и учительница младших классов, которая вела праздничный концерт без микрофона и после жалоб на осипший голос покинула ДК в спешке. Микрофон, по всей видимости, украли еще неделю назад, до кучи обоссав колонки, но никому из руководства до этого, конечно же, не было дела, как и до отрезанного куска занавеса. 

— Живём один раз, так что гуляем, подруга! — сказала Михайловна. И эта фраза зазвенела в ушах Ильиничны, как хрустальные бокалы, привезённые ею в восемьдесят пятом году из Дзинтари.

Ведь действительно: мы живём один раз, какой смысл экономить, чего-то бояться, ждать смерти, лишать себя житейских радостей, — подумала Ильинична и скороговоркой выпалила:

— Михална. Пошли ко мне, у меня есть банка красной икры!

— Откуда у тебя икра? — удивилась Ильинична.

— Сын привез на семьдесят пять лет.

— Ты пять лет хранишь банку с икрой?

— Я бы и ещё хранила, если бы не сегодняшний день.

— А что сегодня?

— Ничего, просто сегодня особенный день, — очень мягко и спокойно ответила Ильинична.

— Сдурела, старая? Сегодня никакой не праздник, не восьмое марта, не твой день рождения, и даже не мой, с чего открывать икру? Нет, я не против конечно, но ты объясни, зачем…

Ильинична не могла объяснить, почему именно сегодня она захотела открыть банку с икрой. Первое, что пришло ей в голову, это фраза про смерть: а вдруг я завтра умру и так и не поем икорки, но тогда какое имеет значение, что она съест сегодня, если завтра её душа отойдет в мир иной?! Будет ли все это важно для неё? Ильиничну вдруг осенило, что довод о смерти не так содержателен, как ей казалось раньше. Нужно жить здесь и сейчас, не нужно думать, умрешь ты завтра или нет, захотел икру — ешь, не экономь, не прячь в закромах. Сын всегда ругал за это Ильиничну, он привозил ей много хороших и качественных продуктов, но мать берегла их, откладывая на чёрный день, а в итоге выбрасывала.

Ильинична предалась размышлениям. Повисла пауза. Ветеран с большими тараканьими бровями подошел к Михайловне и воспользовался заминкой. Он не слышал, о чем говорят старухи, ведь он был совсем глухой, но он был пока ещё зрячий, поэтому бутылку шампанского увидел отчётливо. Он без труда разглядел мелкий шрифт, которым было напечатано название завода производителя, и тут же оценил качество напитка, подняв вверх большой палец правой руки.

Ильинична и Михайловна поняли, что упустили момент, когда можно было уйти незамеченными. Ильинична показала старику треснувший стакан, мол, не из чего пить, нет тары, надеясь, что ветеран сдастся без боя, но тот оказался не промах, и достал из внутреннего нагрудного кармана пиджака гранёный стакан. Понюхав его и протерев об рукав, он выставил руку вперёд, обозначив, что готов к розливу. Ильинична и Михайловна переглянулись. В глазах ветерана читалась большая вера в людей и желание праздника. Ильинична стала аккуратно наливать брют в стакан. Долив до середины, она остановилась, белая пена осела и стало видно, что Ильинична заполнила только треть стакана. Решив, что этого достаточно, Ильинична поставила бутылку в свою сумку. Ветеран немного помедлил, но, осознав, что больше ничего не получит, залпом выпил игристое. Старик стал ещё веселее, чем был. Он поставил стакан на стул и, подхватив за талию Ильиничну, вальсируя, переместил её на середину зала. Ильинична растерялась от такого поворота событий, ей стало неловко, но ветеран, делая интенсивные движения локтями, перешел к энергичному танцу под грустную мелодию. Ильинична поняла, что вечер затянулся, да и танцевать уже не хотелось, ведь она так и не пригубила брют. Ильинична встретилась глазами с Михайловной. Та, резко кивнув в сторону выхода, сигнализировала, что нужно быстрее уходить. Ильинична хотела крикнуть дедуле «до свидания», но вспомнила, что он глухой, поэтому она стала махать ему руками, но он вошёл в танцевальный экстаз и не замечал ничего вокруг себя. По правому флангу от Ильиничны неожиданно вырисовалась Михайловна, которая, резко дёрнув подругу за рукав, потащила её к ступенькам.

Выйдя на крыльцо ДК, они глотнули «свежего» воздуха с проспекта. День был тёплый и, несмотря на поздний час, светлый. Ильинична вспомнила про белые ночи в Ленинграде и свой медовый месяц с мужем, как они гуляли по набережной канала Грибоедова, а приехав в Москву, спустя некоторое время Ильинична узнала, что беременна своим Алёшкой.

— Хотите, расскажу, где можно взять закусь к шампанскому недорого? — внезапно спросил голос, на который резко обернулась Михайловна.

 Слово «недорого» звучало для Михайловны как волшебное заклинание. Ничто так не будоражило и не возбуждало её ум, как лайфхаки по сохранению денежных средств. Всё, что касалось распродаж, скидок и городской халявы, она знала, как «Отче наш», поэтому свежая информация была нужна ей, как воздух.

Ильинична обернулась вслед за Михайловной просто из любопытства, из чистой солидарности к интересам подруги. Автором реплики оказалась та самая маленькая круглолицая старушка. Она стояла на пороге ДК и от волнения теребила в руках носовой платочек, на ней был красный детский дождевик с Микки-Маусом и резиновые сапоги.

— Говори, что ты знаешь! — почти повелительным тоном сказала Михайловна.

— На маршала Жукова есть «Азбука вкуса», после девяти вечера в отделе кулинарии большие скидки, а если приехать к закрытию магазина, то могут отдать селёдку под шубой, винегрет или мимозу вообще бесплатно. На прошлой неделе мне дали почти четыреста грамм холодца просто так. Я потом дома взвесила, все точно. Сейчас лето, в кулинарии мало что берут. Особенно холодец. Холодец сейчас не очень едят. Пока донесешь до дома, растает, да и не летние это харчи. Вот на Новый год другое дело… — после этих слов повисла пауза, старушка ждала реакции подруг. Она очень хотела, чтобы ее уникальные знания были оценены по достоинству.

— Зачем ты нам всё это рассказываешь? — спросила Михайловна. — Мы же будем ходить туда, тебе меньше достанется. 

— Мне не жалко, ходите, — скромно ответила круглолицая старушка. — Я просто хотела шампанского с вами выпить. Можно?

— Конечно, можно, — ответила Ильинична. — Мы сейчас как раз собирались ко мне домой пойти.

— Ты что, с ума сошла? Ты хочешь её к себе пригласить? Мы её совсем не знаем! — воспротивилась Михайловна.

— Да будет тебе! Она же такая же как мы, она не воровка и не преступница! Живёт, радуется жизни и ждёт, когда к ней смерть придет. Правда? — Ильинична с надеждой посмотрела на круглолицую старушку.

— Да! Я уже и гроб купила, и подробное меню на поминки составила. 

— Почём гроб взяла? — с азартом спросила Ильинична.

— Мы с Титовым и Королёвым по акции взяли: два берешь, третий в подарок. Получилось очень даже недорого. В Подмосковье есть магазин, Ритуал-дисконт, там продают с большой скидкой старые модели, прошлогодние. Я выбрала фиолетовый с лилиями. Очень хорошее качество, и ткань прочная. У меня соседка там брала в прошлом году, мы её давеча в нём хоронили, хорошо смотрелось.

— А как же вы свои гробы оттуда вывезли, на чём? — уточнила Ильинична. 

— Нам парнишка один на грузовике помог. Дай Бог ему здоровья! Мы у трассы стояли с покупками, он предложил до кладбища подвезти. Мы и доехали, а оттуда до дома нам рукой подать… Титов мне помог потом на этаж гроб поднять, лифта-то нет. 

— Надо тоже туда съездить. — радостно сказала Ильинична.

— Ой, ну может хватит уже про ваши похороны. Слышать уже не могу. Ты лучше покажи нам свою «Азбуку вкуса» — запротестовала Михайловна.

— Да поехали хоть сейчас туда! — ответила старушка.

— Как хоть тебя зовут, подруга? Сколько хожу в ДК, ни разу тебя не видела. Ты не местная? — спросила Михайловна.

— Я сыну свою квартиру большую отдала, у него третий ребёнок родился, а сама в его однушку сюда переехала. Теперь мы с вами соседи. А зовут меня баба Ася.

— Ну что ж, Ася, будем знакомы. Я Ильинична, а это Михайловна.

Старушки спустились по ступенькам. Внизу на земле, привязанная поводком к перилам, лежала собака с очень грустными и умными глазами. Она никак не реагировала на подруг, её взгляд был лишён всякого интереса и желания познакомиться поближе. Ильиничне стало жаль пса.

— Чья это собака? — спросила она.

— Титова, с которым мы за гробом ездили. Это старик тот глухой, ты с ним сейчас плясала! — ответила баба Ася  — У него жена померла в аварии, вот собака только и осталась. Он сосед мой. Говорят, как жену похоронил, всё время дома сидел, затворником, а тут решил пойти, потанцевать. Ну и правильно, я считаю. Молодец.

— Какой кошмар! — застыла в ужасе Михайловна. — Жизнь такая короткая, она очень короткая, а мы тут стоим и ждём, пока шампанское полностью выдохнется. Скоро пузыриков совсем не останется.

— А мне вот собаку жалко. Я предлагаю купить ей колбасу! — решительно заявила Ильинична.

— Поддерживаю. — Ответила бабя Ася.

Решив поскорее исполнить задуманное, старушки засеменили в сторону автобусной остановки. По дороге Михайловна стала рассказывать про житейские премудрости, открытием которых она очень гордилась. Например, про то, как раздобыть бесплатные полиэтиленовые пакеты. В магазинах они стоят денег, в районе десяти рублей, со временем пакеты приходят в негодность, а если носить в них тяжести, то ручки и вовсе могут быстро оторваться. Денег не напасёшься на новые. Но у Михайловны был свой секрет, пакеты она никогда не жалела. Она совершала покупки в хороших магазинах, а затем сдавала товар обратно, получала назад все свои деньги, но пакеты оставляла себе, ведь их не требуют вернуть назад. У Михайловны была целая коллекция пакетов из брендовых магазинов, которой она очень гордилась. Когда она шла в поликлинику или в МФЦ, она долго выбирала, с каким пакетом выйти: с ярко-оранжевым из ЦУМа или нежно-розовым из Victoria Secret. Михайловна всегда уделяла внимание мелочам и аксессуарам, и пусть на её столе были мятые персики, а в пафосном пакете из Debenhams она несла минтай для своей кошки и Alpen Gold для терапевта из поликлиники, ей казалось, что она проживает очень яркую и насыщенную жизнь, в которой она наконец-то делает то, что ей нравится. Михайловна никогда не думала о смерти, считая, что она произойдёт внезапно и к ней не стоит так тщательно готовиться, как это делала Ильинична. Она говорила, что умершие уходят в вечность, причем сразу. Это для людей на земле всё длится долго: сначала девять дней, потом сорок, потом год, земля на могиле оседает, и можно ставить памятник. Потом всё зарастает травой, а потом и вовсе проходит срок, после которого на любое место могут захоронить другого человека. Михайловна относилась к смерти просто, и та отвечала ей взаимностью, они друг друга не трогали и никак не мешали.

За разговорами три подруги добрели до автобусной остановки, которая была совершенно пустой. Баба Ася стала ныть, что сейчас им придётся проторчать тут целый час, после девяти вечера транспорт плохо ходит. Внезапно Михайловна схватилась за сердце и стала оседать на землю. Баба Ася и Ильинична подхватили её под руки и усадили на скамейку на остановке. У обочины резко остановился белый Hyundai Solaris, из открытого окна которого выглянула усатая голова азербайджанца в кепке.

— Бабули, что случилось? Скорая нужна?

Михайловна, увидев сердобольного водителя тут же воскресла и протяжно со всей трагичностью и болью в голосе произнесла:

— Нет, милок, скорую не надо, подвези до аптеки.

Тут баба Ася и Ильинична смекнули, что сердечный приступ был частью перформанса их находчивой подруги, которая решила за бесплатно проехать на такси, спекулируя на чувстве жалости к старикам. Они были не против такого хода, поэтому сделали вид, что ничего не поняли, и стали ей подыгрывать. 

— Садитесь, — скомандовал водитель.

— У нас денег нет, — парировала баба Ася.

— Да знаю я, что нет. Садитесь… — отрезал азербайджанец. — Что я, не человек что ли, не бросать же вас тут… 

Старушки взяли под руки Михайловну и медленно повели ее к машине, окутав заботой и вниманием, несколько раз спросили у неё, не устала ли она идти и где у неё болит. В итоге они отгрузили подругу на заднее сидение, Ильинична села рядом, а баба Ася заняла место штурмана впереди. Всю дорогу они спрашивали о здоровье у Михайловны, предлагали измерить ей давление в аптеке и положить под язык валидол. Азербайджанец, наслушавшись рассказов про старость и болезни, сам схватился за сердце, потом стал трогать ладонью лоб, пытаясь понять, нет ли у него температуры. Через пятнадцать минут азербайджанского дрифта по дорогам они добрались до аптеки, которая, по легенде, была пунктом назначения. Старушки быстро покинули экипаж и побежали ко входу в супермаркет.

Приметив орлиным взглядом у парковки несколько бесхозных тележек, Михайловна побежала их собирать и соединять в единую колонну, попутно доставая десятирублевые монеты. Это был один из ее любимых способов заработка. Минимум усилий — и полтинник, а иной раз и больше. Оказалось, что баба Ася тоже владеет этим лайфхаком, но здесь, у Азбуки вкуса, она не стала переходить дорогу новоиспечённой подруге и делить с ней бизнес-схему. После того, как Михайловна посчитала доход, старухи поднялись по ступенькам к магазину. Баба Ася предложила подругам остаться снаружи и подождать. Она аргументировала это тем, что заведующая отделом кулинарии хорошо её знает, а если они придут толпой, то они будут выглядеть как побирушки и их могут быстро выгнать. Михайловна хотела возразить, но Ильинична остановила её: 

— Ася знает, что делает. Давай доверимся ей.

— Последний раз, когда ты так сказала, нас кинули на трехлитровую банку башкирского меда на ярмарке, — ответила Михайловна. 

— Ася не продавец с ярмарки, она такая же, как и мы…

Михайловне было нечего возразить на этот железобетонный аргумент, и она покорилась мнению подруги. Баба Ася ушла внутрь магазина, а Михайловна и Ильинична остались ее ждать. Несколько минут они стояли в полной тишине, пока из магазина не вышел мужик с пивным пузом и набитыми под завяз пакетами с деликатесами. Он остановился около подруг и, поставив покупки на землю, полез в карман брюк за бумажником, достал свои толстыми, как сардельки, пальцами две сторублевые купюры и протянул их старухам. Ильинична не сразу поняла, что это значит и чего хочет мужик. Михайловна не растерялась и, громко поблагодарив мужика, взяла купюру. До Ильиничны дошло, что это милостыня.

— Спасибо, не надо, — ответила она.

Мужик пожал плечами, мол не хочешь, как хочешь, убрал купюру обратно в бумажник и ушел к своей машине.

— Ты что, миллионерша? — отругала свою подругу Михайловна. — Почему ты отказалась? Взяла бы, потом мне отдала…

— Я обещала сыну, что никогда не буду стоять с протянутой рукой.

— А мы и не стояли, он сам подошел к нам и решил нас поддержать. Просто хороший и воспитанный человек. А ты нос воротишь, — продолжала свою лекцию Михайловна. 

— Да что ты привязалась ко мне? Если хочешь, бери деньги. Можешь вон шапку положить на землю и стоять тут, как нищенка, — сказала Ильинична и отвернулась от подруги. 

— Ишь ты, какая гордая. А что же ты тогда икру, купленную сыном, не съела, до сих пор её бережёшь под подушкой?

— А я вот возьму и сегодня всю банку съем.

— Одна? — удивилась такой дерзости Михайловна.

— С Асей! — парировала Ильинична.

Старухи замолчали. Они отдалились друг от друга и теперь стояли на крыльце супермаркета, как бойцы в ожидании нового раунда на ринге. Ильинична наблюдала за тем, как мужик, подавший им деньги, загрузил в огромный Land Cruiser пакеты с покупками и теперь усаживался за руль. Она, конечно же, не знала, как называется эта марка машины, но у ее сына была похожая, и даже цвет совпадал. В какой-то момент у Ильиничны промелькнула мысль: а что, если это был её сын, и она не узнала его? Что, если он подал ей деньги, потому что она его родная мать, полностью лишившаяся рассудка? Ильинична подскочила к Михайловне и спросила с тревогой:

— Это не мой Алёшка там? 

— Чего? Где? — растерянно уточнила Михайловна.

— Ну тот мужик, который нам деньги дал, это не мой сын?

Михайловна медленно повернула голову и пристально посмотрела на подругу. Затем, присвистнув и покрутив пальцем у виска, ответила:

— Ты что, спятила? Ты же вроде не пила еще?!

— Ты что, не можешь нормально ответить? Я что, не имею права на старости лет память потерять? — разозлилась Ильинична. 

— Можешь, но не так быстро. Нет, это не Алёша был. Меня вот больше интересует, где твоя Ася? Мы её полчаса уже ждем. Наверное, сбежала уже через чёрный ход вместе со своей мимозой.

— Вот почему ты не веришь в людей? Она, наверное, там бьется за то, чтобы нам побольше еды со скидкой дали.

— Наивная ты, Ильинична. Кроме тебя самой, за тебя никто биться не будет. А, ну ещё смерть за тебя когда-нибудь побьётся и всё… Больше некому.

— Какая же ты пессимистка.

Михайловна что-то ответила Ильиничне, но та ничего не услышала: по проспекту на огромной скорости, включив синий проблесковый маячок и сигнал сирены, пронеслась карета скорой помощи. Сопровождаемая этими звуками, из магазина вышла баба Ася. Она держала в руках наполовину заполненный фирменный пакет из супермаркета.

— Ну, что достала, говори! — кинулась к Ней Михайловна.

— Немножко крабового салата и пару окорочков гриль. Зато это бесплатно. Ещё мне батон дали нарезной, правда, он уже подзасох. Но я обычно в молоке его замачиваю или в чай макаю, и ем.

— А колбасу-то взяла? — уточнила Ильинична.

— Мне хватило на сто грамм. Тут цены запредельные. — скромно ответила баба Ася.

— Сколько мы тебе должны? — спросила Ильинична и полезла за кошельком в свою сумку. Она достала сто рублей и протянула их бабе Асе. 

— Потом разберемся. Тем более, у меня денег сейчас нет, — отвернулась от подруг Михайловна.

— Как это нет? А сто рублей, которые тебе только что дали? — напирала Ильинична.

— Да не ссорьтесь вы из-за этого, не надо ничего. Для меня важнее, что у меня теперь такие подруги хорошие появились.

— Ой, ну началось… Я сейчас расплачусь — съехидничала Михайловна.

— Вот что ты за человек такой? Ася искренне говорит! И, вообще, пойдемте скорее кормить собаку колбасой. — резюмировала Ильинична.

— Наш троллейбус, — крикнула Ася и старухи галопом рванули с места в сторону автобусной остановки.

Первой в троллейбус забежала Михайловна, потом баба Ася. Ильинична не поспевала за ними — сказывался малоподвижный образ жизни, но подруги стали кричать водителю: подожди, тормози! В итоге Ильинична заскочила в почти уходящий троллейбус. Она долго не могла отдышаться. Подруги усадили ее у окна и приземлились рядом. Ильинична стала обмахиваться газетой, словно веером и кашлять.

— Тебе плохо? — спросила баба Ася. Она достала бутылку воды из своей сумки и протянула подруге. Ильинична с удовольствием стала пить воду. 

— Больше двигаться надо, — пытаясь ужалить подругу, выпалила Михайловна.

— А я тут недавно читала в газете, женщина одна бежала за троллейбусом, долго бежала, но в итоге успела, забежала внутрь, села и… померла… — сказала баба Ася.

Старухи замолчали, пытаясь осмыслить сказанное. Каждая из них подумала о чём-то своем: Ильинична попыталась представить, была ли готова та женщина к смерти и собрала ли она свой похоронный кулек, баба Ася — о том, была ли смерть той женщины мучительной или всё произошло внезапно и быстро, и только Михайловна продолжала думать о пузырьках, которые со скоростью света покидали шампанское. Остаток пути подруги ехали молча, баба Ася начала кемарить, и сидевшая рядом с ней Михайловна периодически толкала её в бок, не давая разоспаться до неприличного храпа.

Вскоре подруги очутились в своем районе и побрели в сторону ДК. Оказавшись в ста метрах от входа, они заметили толпу людей возле здания и машину скорой помощи. Она стояла с включенной мигалкой и призывала к себе, как маяк. Подруги ускорили шаг и почти побежали к ДК. Около крыльца толпились ветераны, которые что-то горячо обсуждали. Ильинична подбежала к охраннику из поликлиники, который был одним из счастливых обладателей бутылки шампанского, судя по запаху, уже полностью осушенной к этому моменту.

— Что здесь случилось? — с тревогой спросила Ильинична.

— Титов помер. Танцевал, танцевал и помер.

У Ильиничны помутнело в глазах. Титов, тот самый улыбчивый ветеран, недавно потерявший жену и так радовавшийся половине стакана с шампанским... Еще час назад Ильинична танцевала вместе с ним и даже не думала о том, что этого человека скоро не станет. Почему он умер? Он же хорошо себя чувствовал, раз пришёл на танцы, он пережил боль утраты своей жены, смог начать жить заново, но не сумел выдержать веселья и танца. А может, это и есть божья кара за недопустимый оптимизм? Может, ему не надо было выходить из дома, снимать с себя траур по погибшей жене, радоваться жизни, может, он должен был сидеть на стульчике в прихожей со своим кульком и тихо ждать смерти? Ильинична подумала, что Титов просто разозлил смерть, которая не ожидала такой дерзости от восьмидесятилетнего старика.

— А я завидую ему, — вдруг произнесла Михайловна. — Умереть во время танца — это очень изысканно, не каждому такое дано. Он не лежал, не мучился, не ссал под себя, не кричал от боли, не просил ни у кого стакана воды, он выпил брют и умер. Красиво же!

На этот выпад Михайловны никто не отреагировал. К зданию ДК подъехала труповозка. Практически сразу же, на носилках, из здания вынесли Титова, накрытого с головой чем-то чёрным. К нему кинулась молодая женщина и стала плакать навзрыд. Сотрудники скорой пытались успокоить её, накапали корвалола. Мужчина, сопровождавший ее, стоял в стороне и тихо вытирал слёзы.

— Это внучка его с мужем приехала. Она его очень любила. А с сыном он не общался. Я не удивлена, что его тут нет, старый алкаш. Пропади он пропадом, — прокомментировала происходящее баба Ася.

— Внучка возьмет к себе собаку? — забеспокоилась Ильинична.

— Ей сейчас не до собаки, — равнодушно ответила баба Ася. — Хорошо, хоть Титов успел гроб себе купить. Всё-таки не зря мы тогда съездили.

 — Дай мне колбасу, — обратилась к бабе Асе Ильинична.

Взяв у подруги лоток с колбасной нарезкой, Ильинична подошла к собаке, которая все еще была на привязи, но уже не лежала спокойно на земле, а ходила из стороны в сторону и тихонько скулила. Ильинична открыла нарезку и поставила её на землю.

— На, поешь, родная… — заботливо сказала Ильинична.

— Это кобель, Гавриком зовут, — сказала баба Ася.

Собака понюхала колбасу, облизала её и стала ходить, как и прежде, из стороны в сторону, будто зомбированная. Было понятно, что еда её волнует сейчас меньше всего. Тем временем, труп загрузили в труповозку, внучка Титова тоже залезла в кабину. Её муж побежал к припаркованной неподалёку десятке, стараясь не упустить из виду траурный кортеж. Машины тронулись с места. Толпа проводила их взглядом, кто-то начертил крестное знамение в воздухе вслед уезжающему экипажу. Люди стали постепенно расходиться.

— Собаку всё-таки забыли, — подытожила баба Ася.

— Я возьму её к себе, — твёрдо ответила Ильинична. Она подняла с земли лоток с колбасной нарезкой и положила его в свою сумку, затем отстегнула поводок от перил и, не попрощавшись ни с кем, побрела в сторону своего дома.

— Эй, ты куда? — ошарашенно крикнула вслед подруге Михайловна. — А как же икра? А как же шампанское?

— Давайте в другой раз, — безо всяких эмоций ответила Ильинична.

Собака послушно шла рядом со своей новой хозяйкой. Казалось, она уже забыла о том, что совсем недавно служила верой и правдой совсем другому человеку. Ильиничну это удивило, она всегда думала, что собаки преданные существа и долго оплакивают смерть своих хозяев. Но собака была абсолютно спокойна, лишь её взгляд был таким задумчивым и глубоким. Ильинична вдруг подумала: а может быть, собаки знают нечто большее, чем мы? Может, Гаврик спокоен за своего хозяина и знает, что ему хорошо на новом месте? Где он там? На небесах? Встретился уже со Стёпкой? Интересно, что они сказали друг другу? А может, это умерший муж забрал старого хрыча, покусившегося на его единственную и любимую супругу? Эту мысль Ильинична постаралась как можно быстрее отогнать от себя. Меньше всего ей хотелось думать о том, что её муж уничтожает всех соперников, находясь на том свете.

Ильинична подошла к подъезду. Дверь была открыта, домофон, конечно же, не работал. В предбаннике не было света — снова лампочку выкрутили, окаянные, но ей было не страшно, ведь с ней был Гаврик. Ильинична поднялась на третий этаж, стала искать ключи, собака завиляла хвостом в предвкушении знакомства с новым домом. Ильинична открыла квартиру и впустила первой собаку, вспомнив почему-то обычай с новосельем и кошкой. Ей показалось, что это могла быть хорошая примета — запускать собаку первой в дом.

Ильинична включила свет в прихожей, Гаврик тут же лег у коврика, свернувшись калачиком. Она достала из сумки колбасу и поставила перед Гавриком, на случай, если псина проголодается. Сама она зашла в комнату и села на диван. Она хотела о чем-то подумать, но мыслей в её голове не было. Бросив взгляд на гардероб, она вдруг встала и подошла к нему, достала сверху свой похоронный кулёк, который ни разу не трогала все те двадцать пять лет, что он там лежал. Она снова села на диван, развязала узел и достала из пакета некогда белоснежные подушку и покрывало для гроба, которые сейчас превратились в полностью изъеденные молью тряпки непонятного цвета, и ставшие желтыми балетные тапочки. Ильинична принялась рассматривать то самое платье из Дорохово. Время оказалось не властно над ним. Она прижала его к груди и улыбнулась. Ильинична встала с дивана, достала из гардероба вешалку и повесила на неё платье, затем убрала его в гардероб к остальным вещам, которые она носила каждый день.

Она вышла в прихожую. Собака спала. Тихо пройдя мимо неё, чтобы не разбудить, Ильинична направилась на кухню. Она зажгла свет, на кухне был идеальный порядок. На газовой плите стоял чайник со свистком, на столе стояла ваза с цветами — сын привез гвоздики на Девятое мая. В хлебнице лежала половина нарезного батона. Ильинична подошла к холодильнику и открыла его. Он был почти пуст: большая кастрюля со щами, пачка сливочного масла, пакет молока, кочан капусты. Ильинична запустила руку куда-то вглубь и достала банку икры. Покрутив ее в руках, она поняла, что её можно легко открыть, дернув за кольцо. Ильинична открыла банку, понюхала икру — вроде нормальная, не испортилась, — достала чайную ложку, села за стол и стала есть икру прямо из банки. Она точно для себя решила, что больше никогда не будет думать о смерти.

Иллюстрации: Елизавета Шебакпольская