Конверсия как культурное «безумие»: Христианизация двух полинезийских островов

В предлагаемом очерке я хотел бы рассказать очень интересную и далекую историю, на которую я натолкнулся, просматривая социо-антропологические книги об одной островной культуре. Эта история произошла сравнительно недавно — около восьмидесяти лет назад, и о ней мы узнаем из рассказов очевидцев и участников, спустя два десятилетия записанных приезжими исследователями. Сценарий событий достаточно прост и имеет множество аналогий в истории: в результате миссионерской деятельности происходит столкновение двух религиозных систем, что доводит до кризиса духовную жизнь общества, погружает ее в пучину противоречий и в итоге создает новые культурные элементы.

Настоящее же повествование свидетельствует о так называемом “безумии” —  переломном моменте, за которым последовали кардинальные изменения в материальной и духовной культуре островитян. В непродолжительном “безумии” определенные христианские догматы были настолько буквально переняты его участниками, что им пришлось не просто, приняв их, переосмыслить свою традицию, но и показательно над ней надругаться. Факт скоротечности этого глумления отсылает нас к давно пережёванной антропологами и философами теме пограничных состояний человека и общества в ритуальном действе. Естественно, что нашу историю со всей её деструктивностью (апокалиптичностью в данном случае) стоит интерпретировать в подобном ключе — можно и удачно использовать жертвенные построения Жирара или трансгрессию Батая, — но при освещении основных событий и обстоятельств обширное теоретизирование отойдет на задний план.

Итак, речь идет о христианизации островов Реннелл и Беллона, датируемой октябрем 1938 года. Заинтересованные практически неизученной на тот момент дохристианской культурой островитян антропологи из Дании и Америки, начиная с пятидесятых годов, стали регулярно совершать туда исследовательские поездки. В результате появилось собрание местных историй и мифов “From the Two Canoes” Торбена Монберга и Самуэля Эльберта. В последней главе этого сборника можно найти несколько очень подробных свидетельств упомянутого “безумия” и христианизации в целом. Культурологический контекст этих событий заинтересованному человеку не сложно будет найти: традиционную религию в целом лучше всего представляет Монберг в своей монографии “Beliefs and Rituals of Bellona”, а для характеристики попавших на острова церквей можно накопать немало показаний самих миссионеров.
 

“Острова-останцы”

Реннелл и Беллона — два небольших атолла, объединенных одной культурой, — занимают самую южную часть в цепочке бывших Британских Соломоновых островов. Хотя речь идет о территории меланезийских народов, население наших островов принадлежит к полинезийской культуре. Тому, что за путь должны были совершить будущие реннельцы-беллонцы на общем фоне заселения полинезийцами южных морей, отводились отдельные исследования. Если смотреть на относительно раннюю христианскую историю большинства жителей островов Тихого океана, то сразу возникают вопросы, почему так долго евангельское учение не находило своего места на Реннелле и Беллоне. Обычно пишут, что причиной тому определенная специфика культурной и географической изоляции островов. Например, высокие известняковые скалы, окружающие островную низменность, ограничивали выход людей к морю. Сам народ побаивался танцующих на редких пляжах духов умерших предков, а еще больше страшился встречи с меланезийцами-каннибалами с Соломоновых островов. Находящееся же на более крупном Реннелле озеро Тенганно (самое большое озеро тихоокеанского региона) обеспечивало население острова рыбой, что давало ему определенную независимость от даров моря.

С другой стороны, в начале двадцатого века была предпринята неудачная попытка христианизации островитян. В 1910 году пастор SSEM (South Seas Evangelical Mission, Евангельская Церковь Южных Морей) прибыл на судне под названием “Евангелие” с тремя туземными миссионерами, полагая, что те смогут понятным языком изложить местному населению основы христианской веры. Сам пастор отчалил, и островитяне рассказывают, что вскоре начались недоразумения: приезжих обвинили в неурожае, вспыхнувшей болезни и смерти нескольких аборигенов. Негодование перешло в прямую агрессию, и проповедники были жестоко убиты. Европейскому священнику пришлось вернуться, чтобы похоронить товарищей, а потом надолго покинуть остров. Государство на тот момент еще Британских Соломоновых островов несколько обеспокоилось таким поворотом и решило вообще запретить на них какую-либо миссионерскую деятельность. Одни пишут, что чиновники боялись проникновения болезней на нетронутую территорию, другие ссылаются на высокую антропологическую ценность островной культуры.

"Polynesian outliers" (останцы) — так исследователи называют Реннелл и Беллона из-за их культурной и географической изоляции. 

Вторжение

Так жители Реннелла и Беллоны спокойно жили следующие два десятка лет, пока в 1934 году невероятно активные Адвентисты Седьмого Дня не договорились с Соломоновыми островами об одной хитрости. Им было разрешено приплыть на несколько дней и забрать с собой на миссионерскую станцию тех островитян, которые бы согласились на обучение. За адвентистами последовали евангелисты и представители Англиканской Церкви. Таким образом, в поисках новой религии несколько десятков человек было разбросано по территории Меланезии. Что их побудило к этой авантюре — остается самой туманной частью истории. Единственное предположение на этот счет было сделано в книге очень ангажированной адвентистки Эйлин Лантри ”Broken Stick: Mission to the Forbidden Islands”. По её словам, вождь деревни, из которой были забраны люди, трепетно мечтал, чтоб его научили госпелу, который он услышал когда-то в детстве. Правда, есть и множество свидетельств того, как аборигены разных регионов принимали миссионерское учение, желая обладать благами европейцев.

Так или иначе, пробыв от нескольких месяцев до двух лет в библейских школах, обученные основам христианского вероучения островитяне начали возвращаться домой, чтобы среди соплеменников нести слово Божие.

Т. Монберг в своем отдельном очерке о христианизации пишет, что старания молодых миссионеров не привели к ожидаемым результатам. Кто-то из островитян действительно проникся новыми идеями, но в основном христианская вера не встретила понимания. Для реннельцев и беллонцев стоял вопрос не столько реальности существования Бога христиан — вспомним хоть диалог религий в эпоху эллинизма, — сколько вопрос его силы. Территория островов была сферой влияния местного “многофункционального” пантеона, и представление об энергии божеств, или мане, ее боязнь уже систематизировали общение людей с сакральной сферой. Понятно, что внедрение представления о едином Боге в такую коммуникативную систему должно было привести к противоречиям и спорам. И они не заставили себя ждать. 
 

Большая битва в Ниупани

1938 год оказался наиболее критическим для Реннелла: полемика в обществе приняла столь острые формы, что конфликт стал неизбежен. Инициативу проявил Таупонги — вождь Ниупани, одного из самых крупных поселений на Реннелле. Он созвал односельчан и людей из дружественной деревни на грандиозный фестиваль, посвященный внедрению христианского Бога в систему местного пантеона. Фестиваль был приурочен к проведению ритуала плодородия. То, что произошло дальше, примерно одинаково описывается в нескольких источниках. Антропологи, которым надиктовывались эти описания, нисколько не сомневаются в правдивости информантов — свидетельства были многократно подтверждены очевидцами. Созданный в результате “безумия” устный нарратив очень важен для общества островитян, исполняет в нем закрепляющую культурные изменения функцию, да и сам по себе очень интересен.

Рассказывается, что по окончании фестиваля, когда народ еще не разошелся, приемный сын вождя и жрец Тегета начал делать странные вещи. Пользуясь своим положением, он вначале собрал людей на общее поклонение и старым, и новому богу. Затем каждому было велено найти пару для бракосочетания. Жениться должны были абсолютно все присутствующие: и взрослые, и старики, и больные, и даже маленькие дети. Важно, что вообще-то это было нарушением экзогамного табу, поскольку свадьбы были совершены по большей части среди членов одного крупного домохозяйства (нельзя жениться на членах своего рода). После этого людям было приказано влезть в дом Тегеты и ожидать грандиозных перемен. Вот-вот его дом, с привязанными к нему кокосовыми деревьями и полный людьми, должен был вознестись на небеса, оставив деревню, остров и весь мир полыхать страшным пламенем. Пассажиры несколько часов пребывали в ужасе, думая, что выпадут во время полета или же их оставшиеся дома дети не выживут во время мировой катастрофы. За неудачной попыткой взлета последовало общее приготовление пищи в печах, поскольку, возможно, именно этого не хватало для правильного путешествия. После второго провала страдальцы в щепки разрушили дом жреца и туда же, в кучу им было велено выкидывать все, или многие, личные вещи. По какой-то причине даже домашние животные (собаки и кошки) были умерщвлены и отправлены на общую свалку, которую, возможно, сожгли.

Далее Тегета и Таупонги поставили в ряд людей с болячками фрамбезии (язвенная болезнь, развитая в тихоокеанском регионе) и под предлогом того, что они не смогут попасть на небеса, начали их избивать. Некоторые даже были убиты, их Тегета грозился вскоре съесть. В рассказах там и тут всплывали также довольно непонятные эпизоды: горюющие женщины подожгли себе волосы, люди решили без стеснения все вместе искупаться голышом, Тегета вошел в дом к своей приемной матери и сестре, чтобы вступить с ними в инцестуальную связь. В какой-то момент группе приглашенных из соседней деревни людей начинает всё это не нравиться, – с Тегетой нужно что-то делать. Следует рассказ об убийстве и оживлении жреца.

Вскоре сложная ситуация переросла во всеобщую панику, безумие. Люди стали гоняться друг за другом, бить, ломать кости, даже убивать. Другие якобы воскрешали убитых. Естественно ожидать, что такой переполох должен был однажды утомить участников. Повествователи с вариациями сообщают, что народ разбежался в разные места, в другие деревни, а кто-то остался, чтобы захоронить убиенных. Собравшись снова, они вознесли молитвы единому христианскому Богу: “Одной ночью, мы все пребывали в молитве Богу, все пели как один, и на рассвете мы собрались, чтобы поклониться Богу, и я (Моа), руководил Его сходбищем” (перевод мой).

Реннельцы были уверены, что только что наблюдали битву богов, в которой старый пантеон потерпел сокрушительное поражение. Считается, что традиционные боги, проиграв сражение, отправились в свои небесные обиталища, откуда больше никогда не возвращались. Кроме того, то, что все стали называть “безумием”, вошло в нарратив еще и как “наказание”. Бог не смог стерпеть смешение обрядов и излил свой гнев на деревню Ниупани. Осознавая силу страшных событий, люди из Ниупани отправились разносить весть о “наказании”, пасть жертвами которого мог каждый. Потребовалось от пары месяцев до года, чтоб жители обоих островов, не сомневаясь в действительности “наказания”, по крайней мере внешне отказались от старой религии. Для пущей наглядности можно привести часть комментария одного из нескольких современных реннельцев, которого я нашел в Facebook. Он говорит, что “наблюдение за опытом, который получили люди в Ниупани, позволило жителям обоих островов меньше чем за год полностью отказаться от старых богов”.

Через некоторое время после “безумия” произошло еще одно очень интересное событие, связанное с приходом христианства на остров Беллона. Свидетель “битвы богов” Моа вскоре решил отправиться с группой людей на Беллону с известными целями. Приплыв туда и собрав большую часть жителей острова (всего около 400 человек), он объявил о свержении богов. Однако главная его задача состояла в другом. Ему надо было отправиться в место под названием Нгабенга, в котором находились два врытых в землю камня (сталактит и камень вулканического происхождения), репрезентирующих двух самых сильных богов всей культуры – Нгуатупуа и её брата Нгауетаки. Эти два бога настолько сильны, сакральны, что в ритуалах упоминались весьма вскользь, а непосредственное обращение к ним в Нгабенге происходило не больше одного раза в поколение, при самых страшных бедствиях. Моа так описывает то, что произошло в Нгабенге: «Окончив свои молитвы Небесному Господу, я разбил на части каменные божества, после чего мы вернулись к собравшимся, сказав: “Два бога уничтожены!” Крупные вожди были очень рассержены. Я их очень испугался. Я думал, что они могут меня убить, так как они продолжали говорить: “Моа умрет!”» Но Моа не умер, и испугавшимся беллонцам пришлось убедиться в том, насколько реальны были известия с Реннелла.

Иллюстрация двух каменных богов из книги Торбена Монберга.
 

Становление цивилизации

При разборе механизмов, которые двигали Тегетой и остальными людьми в этой истории, самым сложным остается вопрос о последующих изменениях. В текстах практически ничего не говорится о каких-либо конкретных последствиях безумия. В книге Кая Биркета-Смита “An Ethnological Sketch of Rennell Island” приводится высказывание миссионера Норткота Дека. Тот говорит, что сам тип поселения сильно поменялся. Вместо большого количества разбросанных домохозяйств на острове образовалось около десяти крупных поселений. Централизация, возможно, проходила вокруг церквей трех приезжих деноминаций.

Современные ребята, которым я задавал вопросы, отвечали, что да - изменился тип поселений, например, сейчас на Реннелле18 больших деревень с 18-ю церквями определенной деноминации. Они пишут о западном стиле жизни, использовании современных технологий и тому подобном. Островитянин по имени Линдсей Тамаика, отвечая на мои вопросы, очень мудро говорит, что традиционные орудия, которые использовались для охоты, рыбалки и возделывания почвы, больше неэффективны без богов и посвященных им пищевых обрядов. Такого рода отношение просматривается в разных ответах как ныне живущих островитян, так и свидетелей описанных изменений. 
 

Погружение в невозможное

Когда Т. Монберг пишет о христианизации, он особо не сходит с этой линии. Хотя кроме подчеркивания радикальности религиозного переворота, антрополог об описанных выше или каких-либо еще последствиях в основном умалчивает. Зато в его статье появляется несколько очень интересных идей о символике прошедшей массовой истерии. Больше всего Монберга интересует форма, в которой проистекало “безумие”. Под пристальным вниманием оказываются религиозные роли, в которые, по его мнению, перевоплотились Тегета и прочие. Когда Монберг спрашивал свидетелей не об общих причинах “безумия”, а о конкретных его проявлениях, они отвечали, что “люди были одержимы божествами” или что “в Тегету вселился Техайнгаатуа (один из высших богов)”. Антрополог не подвергает эти суждения критике, но наоборот, делает из них целостный вывод. Люди действительно вели себя, как боги, ведь подобное поведение соответствует всему самому пугающему, необузданному и сокровенному.

Десятки мифов и историй с Реннелла и Беллоны рассказывают о страшных богах, поедающих людей и женящихся на собственных родственниках. Эти божества — не просто ноуменальные существа, коих было много до христианизации, но самые высшие боги, которые олицетворяли собой полную противоположность миру людей. Повседневная жизнь островитян была упорядочена таким образом, чтоб при помощи разного рода табу и предписаний избегать подобной деструктивности.

Дихотомия опасного и чистого, то есть общества богов и общества людей, лишь малым образом стиралась во время ритуалов. И вот, Монберг считает, что в октябре 1938 года во время фестиваля слияние двух религиозных систем ввело этих людей в такой сильнейший кризис, что они больше никак не могли выразить свое состояние, кроме как уподобившись тому, что наиболее соответствует этому шоку, — то есть поведению высших богов. Вступая в родственные браки, убивая и “поедая” друг друга, участники “безумия” инсценировали ситуацию, полностью несоответствующую их культурной традиции. Монберг на этом заканчивает свой разбор. Я позволю себе слегка развить эту линию и для более интересного рассказа углубиться в религиозную жизнь еще не христианизированных островитян.
В этой перспективе, рекомендую всё таки вспомнить филолога и философа Рене Жирара, недавно отошедшего в иной мир.  В своих работах —  "Насилии и священном", в первую очередь, — он указывал на непреодолимое желание насилия в обществе, которое у традиционных народов систематизировалось жертвенными ритуалами. Однако, общество, если оно попытается видоизменить привычную ему ритуальную модель, может впасть и в так называемый "жертвенный кризис", и тогда насилие снова будет направлено  в обратную сторону.  

Вселенная и распределение сил

Как уже было сказано, мирское и самое сокровенное в определенной форме находились на противоположных полюсах относительно друг друга. Однако это различие обуславливалось некоторыми особенностями реннелльско-беллонского пантеона и восприятия его в ритуальной практике. По представлениям аборигенов, территорию островов населяло несколько групп существ со своими качествами, регулировавшими отношения этих существ друг к другу. Энергетическая сила, которую часто в Полинезии называют мана, определяла такие свойства и выстраивала целую иерархию существ от самых слабых до самых могущественных.

Перед находившимися на самой низкой ступени людьми стояли их жрецы, которые во время ритуалов могли частично проникать в сферу сакрального. После них шли родовые предки разных поколений, состоявшие в дружественных отношениях со своими потомками. Еще выше стояли так называемые местные божества — они стерегли поселения людей от разного рода напастей, ожидаемых со стороны прочих существ. На самом верху обитали уже высшие боги - истинные правители сего и того миров, способные как угодно, по своему усмотрению, ими распоряжаться. Еще выше, но как бы вне этой иерархии стояли те самые Нгуатупуа и её брат и муж Нгауетаки — каменные изваяния-воплощения, разрушенные на Беллоне после “безумия”. При всей мифологической схожести двух богов с небесными божествами их функции немного различаются, что ярче всего проявляется в ритуалах, к которым я скоро перейду.

Если кратко следовать общему нарративу о богах, то складывается примерно следующая картина: первопредок современного населения много поколений назад привозит из далекой страны на остров Беллона изваяния двух богов и устанавливает их на самой западной его части —Нгабенге. Задолго до этого два бога порождают целую плеяду новых существ, которых под своим предводительство объединяет их сын Техайнгаатуа — главный среди небесных богов. В какой-то момент у Техайнгаатуа появляется внук —Техуайнгабенга, ставший в скором времени вожаком местных божеств — защитников людей. Параллельно возникает множество мелких божков и духов, у которых своя отдельная история.

Занятно, что какие-либо рассказы о возникновении людей по сути отсутствуют, если не считать историй об их переселении из далекой страны, или о культурных героях, которые странным образом друг друга рождают. Важно то, какое значение для людей имели названные сущности. Всё, что соотносилось с необузданной, дикой, но и живительной природой, было сферой высших богов, в то время как результаты деятельности общества и культура в целом ассоциировались с местными божествами. В этой борьбе двух родственных групп отражалась печальная идея о невозможности чистого контакта с природой и ее благами. Местные боги (вместе с предками людей) помогали человеческому обществу получать дары богов небес, избегая при этом их устрашающей силы.

Опуская все подробности, связанные с обустройством повседневной жизни островитян при помощи такой системы, я перейду к небольшому изложению их ритуальной составляющей. В оправдание всех этих описаний хочу сказать, что без них, как мне кажется, весьма непросто понять широту проблем, затронувших взятый мной религиозный переворот. 
 

Взаимодействие сторон и обогащение вселенной

Ритуальная практика проходила в период сбора и посадок культур приблизительно с середины лета по середину осени. В соответствии с космологией обряды делились на два основных вида. Первый, посвященный местным божествам, проходил внутри домохозяйств в хате вождя. Второй, наоборот, проводили вне поселений, на ритуальной земле, около удаленного храма какого-нибудь небесного бога. Обычно, и в особенности в ритуалах второго типа, выделялись три вида религиозных ролей: главный жрец, второй жрец и так называемый божественный проводник.

Во время действа (ритуал Хакауу как пример) в главного жреца вселялся принадлежащий к потустороннему миру, но все же доступный, предок, дабы люди смогли справиться с теми силами, которые вот-вот должны были опуститься на ритуальную площадку. Жрец на то и жрец, чтобы справиться с подобным проникновением. В тот же момент, около (именно около!) проводника, “садится” бог Техайнгаатуа и “шепчет” тому, как надо общаться с жрецом. Для роли такого проводника выбирались молодые мужчины, обычно с очень низким социальным статусом. Монберг в “Bellona Island Beliefs and Rituals” объясняет это символическим переворотом: для передачи воли сильнейшего бога подходит самое слабое в жизни (но не в ритуале) существо.

Жрец от имени предка клал подношения в виде кокосов к ногам сидящего в храме проводника и просил, чтобы тот “заново повесил орехи на пальмы”. Проводник измененным голосом соглашался выполнить просьбу жреца, но также (!) обещал передать прошение двум богам из Нгабенги. Из небольшого, похожего на беседку храма он обращался в сторону выхода с ритуальной площадки, мимо которой должны в этот момент проходить Нгуатупуа с мужем. Он передавал им просьбу, а они в свою очередь забирали оставленные для них у выхода подношения и шли восвояси. Два бога не должны были заходить в место проведения обряда, иначе их мана могла убить его участников. Для закрепления результата, второй жрец проделывал то же самое, что и главный, но уже от имени местного бога Техуайнгабенги.

Если мы пользуемся системой, согласно которой существа либо вселяются в людей, либо садятся рядом с ними, то роль второго жреца мне остается не совсем ясной, и, чтобы не ошибиться, я этот момент пока опущу. По крайней мере, я попытался показать, что выход в потустороннюю сферу был продуманной, ступенчатой акцией со строгой, но хрупкой организацией. 

Копье местного божества Теху'айнгабенги, которым 
манипулировал второй жрец во время ритуала. 
3d модель Филиппа Попова.
 

Монберг делает еще одно интересное замечание: место проведения ритуала символически превращается в небесное обиталище богов. Считалось, что обе божественные группы имели свои дома на юго-восточной и северо-западной частях небосвода. Во время ритуалов подношения для богов транспортировались к ним в обитель, и наоборот, то, что просили у них люди, отправлялось на землю. Самое интересное, что у двух богов с Беллоны не было никакого небесного дома. Их место обитания находилось не в каком-то абстрактном жилище за горизонтом, а в самой Нгабенге, где, видимо, всё самое священное концентрировалось в конкретной географической точке. Мне кажется, что тут выстраивается очень интересная модель, касающаяся по крайней мере беллонцев, в которой циркуляция священного продукта сводилась к единственному месту. И это место в конце концов обогащало как физический, так и духовный мир вращающимися между ними яствами. В условиях такого системного реципрокного обмена нетрудно представить, что за изменения могли последовать за осквернением и разрушением двух священных камней - основных двигателей этой системы. В сущности, мы их видели.

Священное весло небесного бога Техайнга'атуа. Также использовалось в обрядах.
3d модель Филиппа Попова. 
 

Присвоение невозможного

В своих теоретизированиях по поводу бинарных кодов природы и культуры Монберг один раз даже прибегает к понятию лиминальности, обозначающему то состояние, в котором оказываются участники ритуального процесса. Я бы взял на себя смелость порассуждать на тему того, что связано с этим определением, но в контексте предложенного здесь изложения.

Такие слова как “лиминальность”, “коммунитас” и “структура” становятся популярными во второй половине двадцатого века после выхода книги известного социального антрополога Виктора Тёрнера “Символ и Ритуал”. Изучая обряды коренных культур, в основном африканских, он очертил круг переживаний в ритуальных циклах. Структура - это нормативная жизнь общества до и после ритуалов. Чтобы общество жило в гармонии или для каких-то изменений в его структуре (взросление, воцарение нового вожака), нужна сильная встряска. Ритуал в этом смысле существует, чтобы подобные сотрясения приобрели свою форму и последовательность. Разрушая на короткий период свою повседневность, участвующие в ритуале вступают в так называемую лиминальную сферу. Момент ее царствования знаменует полную неопределенность и подвешенность человека в период проведения ритуала. Тёрнер говорит, что это не просто снятие общественных статусов, но их подмена прямой противоположностью, что образует антиструктуру. Очищение происходит при помощи грязи, король становится королем, только когда общество низов достаточно над ним потешится. Собственно форму, в которую облачаются акторы в лиминальной фазе, Тёрнер называет «коммунитас». Поведение королей, духов, богов и всё священное вообще недоступно для жителей мира дольнего, но именно из него они образуют коммунитас для собственной встряски.

Думается, что “безумие” в Ниупани, как и старые обряды, вполне удачно встраивается в такую модель. Я бы соотнес “безумие” с теми переживаниями, до которых доводит лиминальное состояние. Да и “божеское” поведение, как форма этих переживаний, — точь-в-точь коммунитас. Однако и здесь есть небольшая особенность. Обычно подрывание социальных норм в ритуале (не только реннелльцев и беллонцев) сопровождалось восстановлением нарушенного порядка. Будучи обновленной, структура не лишалась своей целостности. Однако в нашем случае исторически закрепленную обрядовость подменяет прецедент и всё рушит. Бессистемная связь с сакральным вводит общество в такое опасное состояние, что оно уже не может из него выйти, не образовав новую структуру.  
 

Очищение системы

Последний и немаловажный аспект в этой истории, который Монберг, например, вообще никак не рассматривает, — это некоторые особенности христианского вероучения и их возможная роль в рассматриваемом “безумии”. До 70-80-х годов двадцатого века антропологи вообще особо не затрагивали христианскую тематику, изучая первобытные общества. Их желание “очистить” перед лицом науки такие культуры от европейских примесей ясно и вполне логично.

Я здесь говорю конкретно об учении церкви Адвентистов Седьмого Дня, к которому основные участники “безумия” — жрец Тегета и Моа, разбивший каменные изваяния, — приобщились в миссионерской школе. Это была одна из самых радикальных харизматических церквей, во всяком случае в тот период. С момента ее возникновения, в середине девятнадцатого века, адвентистская церковь славилась своим эсхатологизмом, и ее лидеры постоянно ожидали глобального катаклизма, связанного со вторым пришествием Христа. Несмотря на постоянные переносы даты апокалипсиса, такие настроения не ослабевали, а церковь разрасталась. Основная догматика фокусировалась на спешном приготовлении к Тысячелетнему Царству, которое последует за Вторым Пришествием, вне зависимости от времени и места его наступления.

Готовность к Судному Дню подразумевает практику незамедлительного очищения от всех грехов. Это может быть грех личный или на уровне целого общества, если оно, например, только что исповедовало языческую религию. Если речь идет о туземной культуре, то такое “очищение” может затрагивать не просто богов и ритуалы, но и культуру в целом, которая неотделима от религии.

Еще одно отличие адвентистов, как и некоторых других протестантских церквей — это особое понимание спасения и воскресения. Переход в Миллениум осознается как самый что ни на есть физический процесс, со всеми земными свойствами тела. В этом новом смысле структура и форма “безумия” кажется более последовательной. Вот христианский Бог вступает в пантеон, Его догматика ставится на один уровень с местными обычаями, официализируется. В новом положении активизируется основное условие принятия Бога — очищение. В культурной изоляции для такой разрушительной чистки, видимо, понадобилось то, что уже изнутри носит деструктивный характер. И это, как выяснилось, выразилось в уподоблении поведению самых сакральных существ — высших богов.

Как я понимаю, у островитян на тот момент совсем стерлась временная граница между “очищением” и спасением в Судный День. Поэтому за массовыми свадьбами сразу же последовала попытка всеобщего вознесения. После ее провала стремление освободить себя от гнета истории только усилилось, что проявилось в описанных явлениях. Принятие христианства стало возможным только в условиях прохождения обращающихся через острую лиминальную фазу со всеми ее коварными подножками и переворотами.
 

Дословный перевод (с английского) одного известного мифа о Нгуатупуа и ее муже и брате.   Elbert, Monberg, text 2(А).
Иллюстрации Юлии Поповой.

Эта история — про двух богов клана Того, которые ели людей, часто ели людей, и во время поедания людей они съели мать Патикоге (божество), не смотря на дурной запах ее беременности. Патикоге была опечалена смертью матери и решила хитро проучить обоих богов. Она взяла свою сеть, расправила ее на озере, сорвала немножко цветов tegetaha, залезла на дерево и повесила эти цветы так, чтоб они отражались в озере над сетью. Затем она снова нарвала этих цветов и сделала из них браслеты, после чего пошла показаться богам Нгуатупу'а и ее мужу Тепоутапу. Боги сильно возжелали эти браслеты для себя, но Патикоге отказалась им дарить их, указав только то самое место на озере.
 

Нгуатупу'а и ее муж вместе пошли за цветами, которые на самом деле были прицеплены над водой. Боги прыгнули в воду за отражениями цветов и исчезли. Патикоге потянула за верхний шнур и сцепленные боги показались снова. Патикоге крепко схватила схватила богов, связала и потащила в селение, где собрала древесину и разожгла огонь. Как только костер разжегся, она кинула богов в пекло, и жарила их там, пока те не испеклись. Когда оба бога были приготовлены, она пошла за жемчужными ракушками, чтобы нарезать их. Затем Патикоге взглянула на испеченных божеств, но увидела, как из них выпрыгивают две птицы — серые желтоглазки —  и улетают в даль.