В богатой российской фестивальной жизни особое место занимает фестиваль «Платформа». Организованный волонтёрами, он смешал в себе джаз и авторскую песню, поэтические чтения и танцы, блюз и фолк, сказки и рок-н-ролл, и всегда открыт новому. Ввиду пандемии, в этом году фестиваль пройдёт не на природе, а онлайн и уже вот-вот стартует. Николай Кузьмин поговорил с идеологом «Платформы» Вовкой Кожекиным об организации фестиваля своими руками и выяснил, откуда берутся сотни волонтёров, как договориться с властями, как пожилые металлюги уживаются с юными бардами, от чего умерли «Пустые Холмы», что пришло на смену парадигме «заработать бабла» и почему даже Папа Римский пропитан фестивальным духом.
— Ты много лет занимаешься организацией музыкальных мероприятий. Сейчас твоё главное детище — фестиваль «Платформа». Расскажи для начала какой-нибудь анекдот о нём и пойдём немного в историю.
В марте 2011 года, когда Кирилл Серебренников встречался с Медведевым по поводу господдержки для проекта «Платформа» — у нас уже был фестиваль авторской песни «Платформа» в Самарской области. Это породило дикую путаницу, когда началось преследование Кирилла, — звонили мне. Представляешь, эти звонки? «Алё? Комсомольская правда. Куда вы дели 200 миллионов государственного финансирования?». Это было смешно и грустно одновременно. Нужно будет позвать Серебренникова на следующую Платформу.
— Расскажи, как ты впервые ввязался в фестивальную историю?
Это был 1999 год, мне 24 года, и я очень хотел доказать отцу, что новое поколений губных гармонистов в Москве играет лучше самого известного губного гармониста предыдущего поколения, Петровича. Поэтому я взял и организовал фестиваль губной гармошки в Москве. И посадил отца в первый ряд. Он послушал весь фестиваль и сказал: «Ну, да, в целом неплохо, хотя честно вам скажу, все очень непрофессионально играют. Нормальный один Петрович». В общем, цели своей я не достиг. Но мне понравилось и я продолжил организовывать всякие странные общественные фестивали.
В 2001 году я поехал на Грушинский фестиваль рекламировать творчество своего погибшего друга Александра Литвинова, он же Веня Д’ркин. Я попал в тот год, когда Грушинский вдруг неожиданно стал огромным и безумным молодежным фестивалем с хаос-дискотекой на пляже. Море людей, гигантский фестиваль, где тысяч сто народа. Это было потрясение. До этого я бывал только на всяких хипповых сборищах типа Rainbow.
— Ты приехал на Грушу уже с идеей делать ДрФесты, перенимать опыт?
Нет, они появились чуть позже. В тот момент, в начале 2000-х, на Грушинский ехали неформалы со всей страны, абсолютно все были представлены. Там, например, проходил крупнейший слёт кришнаитов.
Мне показалось, что если бы Д’ркин был жив, то обязательно поехал туда и стал там супергероем.
Мы тогда первые кассеты Венечки напечатали… Целую операцию по их распространению готовили, а в последний день сидели с другом, он мне показывает фотки с Груши и спрашивает: «Ты, правда, хочешь идти в это человеческое море? Это больше похоже на рынок в Лужниках, чем на музыкальный фестиваль». Я сказал: «Раз никто не хочет, я поеду один, автостопом!» — в это время уже не было никаких билетов на поезда в сторону Грушинского, настолько тогда фестиваль был популярен. И вот, я неожиданно оказываюсь на трассе. Меня узнают какие-то люди, подбирают. Другие едут туда же, тоже узнают, сажают к себе в машины.
Приезжаю на Грушу поздно ночью. Мне надо найти Петю Глухова, руководителя неформального фонда Вени Д’ркина. Непонятно, как сделать это в огромном человеческом море. И вдруг я слышу, что на одной из сцен играет блюз. Я из публики вылезаю на сцену, а это группа ГрАссМейстер играет с Андреем Владимировичем Козловским. Так с ним и познакомились.
— То есть ты просто влез к Козловскому на сцену и начал с ним играть?
Так всё и началось! Меня сразу стали носить на руках от одной сцены к другой, я начал играть кучу концертов, все меня жутко полюбили. Совершенно странное состояние: не спишь, не ешь, только играешь и автографы подписываешь. Было незабываемое ощущение. Все с тобой фотографируются — никогда в жизни столько не фотографировался, как тогда в 2001 году. С этого и началась моя большая опен-эйр история.
Затем были «Пустые Холмы». Они появились в 2003 году как маленький милый хипповый фестиваль. Делали его бауманцы, друганы мои из университета. Мы там с Жуком блистали, активно выступали.
Есть даже видео, где мы со сцены голыми бежим в пруд.
В общем, зажигали! Там было совсем мало людей, маленькое и скромное мероприятие. В 2005 году «Пустые Холмы» начали резко развиваться. Появился меценат Алексей, отличный человек, много чего поддержал. Например, ДрДвижение — это практически его заслуга. Изначально если бы он первые диски не помог выпустить, ничего бы не было.
Так вот, я Харлея, руководителя «Пустых Холмов», притащил к Лёше на тему «вот кто сделает нормальный большой ДрФест опен-эйр». А он говорит, «давайте я сначала наш маленький хипповый фестиваль Пустые Холмы побольше сделаю, а потом уже и ДрФестом займусь». И они вывели Пустые Холмы на другой уровень. А я тогда уже завязался делать сцену на Груше и Купалу на Рожайке, поэтому после 2007-го в Пустых Холмах практически не участвовал. Я тогда попросил Харлея, раз он ДрФест не делает, чтобы у него появилась независимая ДрСцена — и это была последняя связь с Холмами.
— Харлей тебе, получается, со сценой отказал?
Нет, он не отказал, он не мог мне отказать, мы же супер-друзья. Там случилась история, которая мне очень не понравилась: на «Пустых Холмах» появился анонимный коллективный худсовет. И он — анонимно! — решал, кто имеет право играть на фестивале, а кто нет.
И, как участник троцкистского кружка в Итон-колледже, я не мог себе позволить участвовать в чём-то, где есть коллективный! анонимный! худсовет! — потому что это волюнтаризм и олигархия.
Так что в 2007 я с «Пустых Холмов» ушёл, они ещё несколько лет проводились и потихонечку заглохли. Мне кажется, именно из-за того, что всё проходило секретно и закрыто.
Организаторы устают любые, но если бы процесс был более открыт, то кто-нибудь ещё подхватил бы, продолжил делать фестиваль.
— Как вышло, что в 2006 году у тебя на Груше уже была своя сцена?
В 2006 мы поехали в Никола-Ленивец к Щетинину и Полисскому и там с помощью Саши Кравцова сделали небольшой фестиваль «Экспедиция Живая Музыка». Собственно, с этой же сценой мы потом поехали на Грушинский, она называлась «Экспедиция на пеньках». С этого фактически и началась «Платформа», которая потом слилась с Рожайкой.
— Я сам родом из Климовска, «Купала на Рожайке» проходил совсем рядом. Для меня это практически домашний фестиваль. На сколько я понимаю историю его возникновения, всё началось с того, что вы с группой музыкантов тусили у путешественника Виталия Сундакова, у которого там резиденция.
Да, когда я впервые приехал к Сундакову в его «Славянский Кремль», обалдел абсолютно — у него сказочный волшебный дом. Я туда приехал с Козловским и [балалаечником-виртуозом Алексеем] Архиповским, так и началась дружба Сундакова с музыкантами. Мы тогда искали место поближе к Москве, чтобы продожать движуху, которую мы устроили в «Никола-Ленивце». Поговорив с Сундаковым, мы поняли, что фестиваль организовывать надо там. Глава района сказал: «О, поддерживаю любое начинание Сундакова, давайте я вам хорошее место найду, примерно в полутора км от его дома, на реке Рожайка». Место, где обычно народ шашлыки жарит, купается, очень уютное, с правильным амфитеатром, лесом. Так что это на самом деле был фестиваль Виталия Сундакова.
— Значит, вы придумали, что нужно сделать фестиваль. Руководитель района сказал «ништяк ребята, вот вам лесок», и не пришлось проходить никаких административных препонов, никак договариваться?
Слушай, а их вообще нет, этих административных препонов, т. е. на уровне районных администраций такого типа инициативы люди поддерживают.
Тот факт, что ты с государства не хочешь никаких денег, и сам организовываешь что-то во имя культуры, обычно максимально положительно воспринимается на местах.
— Так, у вас есть музыканты, потому что ты знаком с кучей музыкантов. У вас есть офигенная территория, которую вам дали. Откуда набралось столько зрителей?
Вокруг каждого музыканта есть фан-клуб, некая соцсеть. Поэтому участники просто рекламируют мероприятие, и всё потихонечку собирается. У нас всё время был принцип — приходите со своими тусычами, со своими зрителями, присоединяйтесь. Если хотите поставить ещё одну сцену — мы абсолютно не против, никак вас не ограничиваем. Этот федеративный принцип на «Купале на Рожайке» заработал сразу: с одной стороны Коля Грегил, клуб Археология, поставил сцену Раскоп. С другой стороны Петя Глухов поставил ДрСцену. И вот этими тремя сценами Рожайка начала звучать. За каждой сценой своё сообщество приезжает. Эту идею на Платформе довели до того, что в прошлом году на фестиваль появилась уже 13-я сцена. А когда мы в Самарской области проводились на Мастрюковских озёрах, там до 18-ти сцен доходило.
— Расскажи чуть подробнее про Мастрюковские озёра.
Мы Рожайкой фестивалили в последние выходные июня, а потом ехали на Грушу, которая в первые выходные июля. Грушинский фестиваль тогда [в 2007-м] раскололся пополам, и проводился как два фестиваля в 10 км друг от друга. На одном из них в 2010 году мы поставили сцену О! стров — на Волге, на острове, довольно далеко от основной поляны. Там был супер-фестиваль, фестиваль внутри фестиваля, идеальный состав участников. И так красиво всё получилось, настолько О! стров зашёл, что на следующий год мы уже нашей орггруппой проводили весь фестиваль, всю старую половинку Груши. Мы там целенаправленно занимались тем, что попытались помирить эти две половинки. Главное требование у основных раскольников было — уберите название «Грушинский», и тогда мы с вами будем разговаривать, потому что не может быть двух Грушинских. А там ж/д платформа «135 км», она же в народе «Платформа им. Грушина». Примерно в трёхстах метрах от главной сцены. И мы тогда говорим: «хотите, мы назовёмся Платформа?». Потому что, когда люди ехали из Самары на Грушинский, а их ДВА, то спрашивали друг у друга, «ты куда, на Платформу или на Фёдоровку?»
В итоге, мы с Козловским, объединившись с прогрессивными бардами, стали так успешно проводить эту половинку «Груши», что в 2011 году на фестиваль инкогнито приехал сам министр культуры Мединский.
После фестиваля он нам сказал: «Слушайте, у вас же тут так всё круто, почему не объединяетесь? Наверно, кто-то хочет денег? Давайте я завалю вас деньгами — и объединяйтесь». Но наши «партнёры» оказались людьми удивительно жадными.
— Партнёры — это вторая часть Груши?
Да. Они боролись за приватизацию бренда.
Я считаю, что это вообще не бренд, а объект нематериального культурного наследия, есть такой отличный термин ЮНЕСКО. Тот факт, что кто-то пытается это явление приватизировать — это юридический казус.
Мы говорили: нам не нужен этот фестиваль в собственность, это просто народная традиция. Нам не нужны пилёж миллионов государственных денег. Давайте просто не будет вот этого бреда, когда два фестиваля одновременно проходят в 10 километрах друг от друга, мы же все зрителей теряем, это же позор.
В общем, вернуться-то мы их уговорили, но условием их возвращения стало, например, что лично я буду объявлен персоной нон-грата. Потому что если людям делаешь много хорошего и говоришь правду, то чаще всего после этого надо быстро куда-то бежать, а то наступит возмездие. Я там довольно много правду-матку рубил: «Деньги не могут быть главным, что вы делаете?» После этого «Платформа», которая проводилась на старой грушинской поляне, была выдавлена в Подмосковье.
— На Рожайке в 2008 году была примерно пара тысяч человек — после «Пустых Холмов» это было очень уютно и комфортно. Но, вот припёрлись все эти люди. Люди очень разные. Кто-то из них может начать бухать и чудить. Была ли придумана какая-нибудь безопасность, чтоб никто не покалечился?
Фестиваль должен проходить рядом с асфальтом, чтобы скорая помощь могла доехать максимум за 15 минут и чтобы, если не дай бог это понадобится, могла приехать милиция. Это мой принцип.
У нас было важное отличие от «Пустых Холмов». Они позиционировались изначально как некий опыт создания альтернативного сообщества, государства со своими правилами, отделенного от всей остальной страны. И оказалось, что такой изоляционизм может дать сбой и привести к тому, что появляются люди, приехавшие, например, просто на девчонок-нудисток посмотреть. Которые не из-за музыки, не из-за фестиваля приехали, а за какими-то совершенно чудовищными вещами.
Принципиальное решение, которое мы приняли, — нет, мы не изолиционируемся от социума, мы его часть, внутри страны живём.
Да, наше пространство как-то интересно устроено, всё держится на волонтёрстве и бескорыстии, но действуют те же законы. И если начинается какой-то пьяный беспредел, есть три контура силового реагирования. Сначала — волонтёры, которые отвечают за безопасность. Потом — частное охранное предприятие. А если что-то требует участия уже людей в форме, у нас асфальт рядом — они подъедут.
На Рожайке идеально работал казачий ЧОП — милейшие люди, просто какие-то удивительные добряки. Вообще ни одной проблемы не было ни разу, даже когда какой-нибудь странный пьяный неадекват приходил из деревни. Удавалось совершенно мягко и бесконфликтно это дело разрулить.
— Как-то раз я ехал на Холмы от ж/д станции на маршрутке. И в ней же ехали несколько молодых людей. Они были пьяны, ну, вот совсем, буянили всю дорогу до фестивальной поляны, мешали всем. А потом встречаю их часа через четыре. У них уже заплетены ромашки в волоса, висят какие-то феньки, они добродушны, чуть ли ни детей на плечах носят.
Да, это очень хороший вариант. На Rainbow также местные приходят. Начинают медленно офигевать. Даже если пришли на какой-то конфликт нарываться, через некоторое время начинают: «О-о-о, господи, какая прелесть».
— А было ли что-нибудь, что казалось по началу опасным или неприятным, а оказывалось весёлым, положительным?
Такое массовое скопление людей многие часто воспринимают как возможность подзаработать, прийти тихонечко чего-нибудь продавать. И у нас такое происходит, но стандартно повторяется один и тот же сценарий — человек звонит после фестиваля, говорит: «друзья, я на вашем фестивале тайком заработал столько-то денег, хочу отдать их — в фонд развития фестиваля, потому что ну прям очень всё понравилось».
— На чём так люди зарабатывают? Продажей пива, фенек?
Совершенно классическая история — человек на личном микроавтобусе таксовал от станции Софрино до «Платформы», сделал нереальное количество рейсов, по 100 рублей со всех собирая, после чего пришёл, сказал «друзья, вот это мои расходы на бензин, остальное давайте в фонд фестиваля, я получил огромное удовольствие общаясь с этими людьми».
— То есть вы случайно развернули человека на Светлую Сторону? Часто так происходит?
Постоянно толкать людей быть лучше, чем они сами думают, что они есть, требует смешного бытового героизма. Волонтёрским образом организовывать фестиваль — очень увлекательно организационно, потому что не подразумевает чёткой иерархии. Из-за этого в принципе среда общения такая — могут возникать некие обидки: «А кто ты такой, чтобы командовать?», и так далее. Но преодоление любых этих возможных непоняток друг с другом — это хороший опыт. После каждого фестиваля понимаешь, какие собрались прекрасные люди. Это фактически живая социальная сеть людей, в которых можно быть полностью уверенным.
— Организуя фестиваль, нужно построить сцены, звук притащить, электричество сделать, поляну расчистить, потом убрать, едальни организовать — много работы! Откуда взялись люди, чтобы всё это строить, сколько их было нужно? Как это всё получилось?
У нас в культуре есть старая лесная фестивальная традиция, ещё бардовская КСП-шная. Кому угодно на улице сказать — вот фестиваль с палатками, ребята с гитарами — он примерно представляет, что это такое, что там можно делать и как помочь. Изначально эта традиция базировалась вообще на другой музыке, но всё равно у нас часто участвуют дети, а иногда даже внуки людей, которые ровно такие же фестивали делали ещё в конце 60-х.
Так что волонтёры берутся, с одной стороны, благодаря этой отечественной фестивальной традиции, вот эти все походники, гитару взял, пошёл в лес, у костра, с другой стороны, — сейчас идёт интересный культурный перелом, и процесс ускорится с этими эпидемиями, коронавирусами.
Культурная доминанта «позарабатывать бабла» потихоньку сменяется совершенно другой — «экономикой впечатлений».
Гораздо важнее твоя личная история, какие-то удивительные с тобой происходящие вещи, а не сколько ты заработал. И фестиваль — возможность эту личную историю сотворить. Сделать что-то вместе с себе подобными ради хорошей цели. Это — общая мировая тенденция ухода людей в волонтёрство. Даже Папа Римский обратился к волонтёрам. Он говорит, что за этим будущее, и, в принципе, туда всё идёт. Будто он на фестивале Платформа эту речь задвигает.
— Наверняка, с волонтёрами возникали сюрпризы: с одной стороны, это могли быть люди с неадекватным поведением, с другой — герои, которые всё разруливали, как боги. Поделись историями о неадекватах и героях.
Расскажу историю про неадекват и героизм одновременно. Заканчивается прошлая «Платформа» и выясняется, что в парке пропал краеугольный камень Руян-города — гигантский гранитный камень, который привезен с острова Руян и является важным артефактом парка. Он стоит на небольшом постаменте рядом с рекой Талицей — и вот постамент пуст. Кто-то стырил камень — пьяный неадекват. Кому еще могло прийти в голову убрать камень с постамента? Группа быстрого реагирования моментально вылетает в парк, проводим быстрое расследование. Ну вряд ли ж его украли — он тяжелый. Мне кажется, кто-то по пьяни сбросил его в реку. Я быстро раздеваюсь, прыгаю в Талицу (погода мерзкая, холодно ещё) и начинаю ощупывать дно. Вдруг Дима Манул говорит: «в двух метрах от тебя немножко другой цвет». Точно, камень здесь! Но я не могу его достать у меня просто не хватает сил вытащить его из ила. И тут третий герой, Кауль, — быстро раздевается и прыгает в воду, заныривает и будто сумоист вытаскивает камень из ила, и мы его возвращаем на постамент. Такое постоянно происходит на «Платформе» — не в плане вандализма, он редок, а в смысле самых разных, спонтанных и странных задач.
Самым героическим волонтером я считаю Рому Солертовского, который руководит нашей кухней. Это настоящий фермер, который выращивает картошку.
Наша волонтерская кухня в основном держится на полтонне картошки, которую он каждый год дарит фестивалю.
Примерно столько съедают волонтеры. На прошлом оффлайн-фестивале их было около 300. Это очень разное участие: от помощи чего-нибудь куда-нибудь довести до плотного дежурства в страже или на кухне. Степень усталости человек определяет сам. Основные организаторы вообще, как на наркотик, подсажены на эту фестивальную усталость. Сейчас вот онлайн-версия, где работы поменьше, может быть мы не достигнем такого уровня катарсиса, не упоремся.
— Была «Купала на Рожайке». Офигенский фестиваль на мой взгляд. И вот он закончился. Я слышал историю по поводу леса подпорченного вредителями, а потом бац — «Платформа», а Купалы на Рожайке больше нет. Как все было на самом деле?
Там высох лес над «Купалой на Рожайке», пришлось срубить весь, потом засадить заново. Это была страшная жара лета 2010 года, засуха — трескаются стволы всех ёлок, в них залезает короед, и деревья погибают. Очень много деревьев так погибло в Подмосковье.
А в 2011 году, когда «Платформа», проходившая в Самарской области, тоже была вынуждена переехать, стало понятно, что эти два проекта, которые делаются одними людьми, надо объединять, и мы перенесли подмосковный фестиваль на обычное грушинское время — начало июля, чтобы ветераны Грушинского, которые были не согласны [со сменой команды], могли к нам приехать. Мы переехали в Ногинск, в дендропарк, бывшую усадьбу Волконских «Волхонка». А оттуда уехали в Софрино, потому что он стал городским парком.
— Он же им и был?
Несмотря на близость к городу, статуса парка у него не было. Некая абстрактная зона отдыха, народ купается на Клязьме. Всё изменилось благодаря активности ногинских ребят, Алексея Грицины прежде всего (это крупный ногинский бизнесмен, который в детстве там любил отдыхать). Он просто начал сам его приводить в порядок, сделал дорожки и так далее, и нас позвал — давайте оживим это место, сделаем какие-то культурные мероприятия.
Он там много разных событий проводил. Историческую реконструкцию встречи на Эльбе, например, — он единственный, кто тогда этот юбилей отметил. Ну и вот «Платформа». В результате, дендропарк «Волхонка» превратился в городской парк. И фестиваль с ночевкам в палатках там уже нельзя было проводить, поэтому пришлось оттуда уйти. Круг замкнулся — опять, как когда-то в 2006-м, — под крыло фирмы «Экспедиция», у которых есть свой фестивальный парк в районе Софрино. Вот уже несколько лет мы проводим фестиваль там. В этом году массовые мероприятия запрещены, но мы все равно будем прямо оттуда стримить программу сцены О! стров.
— Как же «Платформа» стала мультиформатным фестивалем? Там же куча народу участвует кроме людей из бард-сообщества и вашей родной сцены О! стров, там еще ДрСцена, Раскоп — они «свои», но есть и много других. Как удалось найти этих людей, договориться с организаторами?
Мы просто не вмешиваемся в политику этих проектов, у нас же горизонтальная структура. Чисто теоретически — кто угодно может присоединиться, если остальные проекты против этого не возражают.
Количество людей, которые пытаются продвигать культуру на таком уровне в стране ограничено, мы все друг с другом знакомы.
В этом году на Платформе мощнейшая джазовая сцена, которую делают такие же энтузиасты: в Сергиевом Посаде есть культурный центр «Дубрава» — они там весь карантин проводили офигенные джазовые онлайн-фестивали. С одной стороны, мы им помогаем, их аудиторию расширяем за счет наших рекламных возможностей. С другой, они притаскивают невероятно крутое содержание. Фестиваль открыт для всех. Меня все время спрашивают: а если панки придут? а если рэперы? Вот совершенно не страшно, что кто-то «чуждый» придёт, не свой. Сам факт, что человек хочет приехать в лес, жить в палатке и что-то исполнять со сцены для людей, которые пришли в лес жить в палатке — это уже его относит к нашим. Это наш фестивальный народ, мало ли какие у кого эстетические предпочтения.
— На одном фестивале вместе тусуются бородатые дядьки, бывшие суровые военные, студент-растаманы в шапочке и 40-летние металлюги в косухах. Все они там бухают, растаман возможно курит. Как это все уживается без конфликтов? Когда я приехал на «Платформу», я был поражён, как сливается рок-н-ролл на одной сцене и патриотические песни на другой.
Патриотические песни — это Миша Калинкин. Полковник Михаил Калинкин — звезда Ютьюба, писал гимны танковые, поэтому все, кто играет в World of Tanks его знают. Он — ровно такой же организатор самодеятельных фестивалей. У него своя удивительная специфичная сцена, своя аудитория, с которой обычно неформальная молодежь не пересекается. Но по сути он ровно такой же, как они. С чисто культурологической и исторической точки зрения все эти разные люди — часть абсолютно одной фестивальной культуры, никакой принципиальной разницы.
В 90-е, например, был смешнейший эстетический конфликт — барды и рокеры. Барды не слушали рокеров, рокеры не слушали бардов, хотя это часть одной песенной традиции. Непонятно, чем Шевчук или БГ принципиально отличаются от Щербакова, Иващенко с Васильевым или Геннадия Жукова. А кто Веня Д’ркин, рокер или бард? Через 100 лет люди вообще не будут понимать этих оттенков.
— Ты говорил, что Платформа открыта любым организаторам, которые захотят поставить сцену — будь то рэп, панк, электронная музыка. Что для этого люди должны сделать? Просто прийти к тебе и сказать: «Вовка, хочу!»?
Все гораздо проще. Они должны быть знакомы до некоторой степени, должна поступить рекомендация от текущих организаторов разных сцен. И не должен возникнуть резкий десинхроноз — то есть, не должно быть сцены, из-за которой собираются уйти другие сцены. Так, сцена русского шансона никогда не появится на Платформе.
— Будут против барды или рок-н-ролльщики?
Мне кажется, против этого любой интеллигентный человек. Криминальная эстетика — это жесть.
Наличие шансона — это как-то не по понятиям.
— Были какие-нибудь интересные заявки, мол, «мы вот хотим поставить сцену», которые приходилось посылать подальше?
Самая удивительная история была на «Купале на Рожайке», когда появился парень, который фолк-сцену хотел поставить. Она настолько лиричная и удивительная, что возможно, не для интервью. Парень за три дня до фестиваля говорит: «Привожу кучу денег, дайте поставить фолк-сцену». Я говорю: «Нам не нужно много денег, но фолк-сцена — почему нет. А в чем собственно дело, в чем такой странный ажиотаж?». Он отвечает: «Я хочу, чтобы моя мама перестала заниматься текущим бизнесом, и переключилась на шоу-бизнес». Спрашиваю: «А какой же у нее бизнес?» — «Клуб свингеров в Москве».
Я прям пошёл с мамой знакомиться — удивительная, красивая, интеллигентная. Когда узнала, что сын хочет, чтобы она поставила фолк-сцену на фестивале — чуть не заплакала, это было очень трогательно. Я не знаю, ни где сын, ни где она. Но мне было очень интересно съездить и познакомится. Это было самое удивительное приключение.
— Но пришлось отказать?
Получилось, что я попал внутрь семейного конфликта. Он хотел, чтобы мамин бизнес переориентировался. Это была странная семейная разборка, в которой я был случайным зрителем.
— Бывают такие супербыстрые вещи как, например, дополнительная сцена ставится за две недели до фестиваля?
В прошлом году Радио «Быть добру!» появилось — они сказали, давайте поставим фестивальное радио — а фактически получилась дополнительная сцена 13-я сцена. Это произошло за день до фестиваля.
Они сделали радиорубку, а в результате их эфиры обросли зрительным залом, и получилась нормальная концертная локация человек на пятьдесят, приятные камерные концерты прямо на тропинке.
На самом деле фестиваль абсолютно резиновый, очень много чего еще может вместить. В парке «Экспедиция» мы немножко упираемся в размер территории — ведь основная задача, когда у тебя на фестивале много сцен, чтобы они не пересекались друг с другом по звуку. Но это решается.
— Со сценами окей, ограничили звук. Но люди-то могут прибыть в слишком большом количестве.
Большое количество людей создает три основные проблемы: вывоз мусора, туалеты и транспорт — скопление машин может создать пробку. Если бы в этом году проходил обычный фестиваль, мы могли бы захлебнуться от количества людей. Надо было бы начинать думать, как ограничить посещение. Но, видишь, нам повезло — и у нас большой онлайн-фестиваль, разнесенный по географии. Много компаний по 49 человек в разных местах, всё это объединено телемостами. В общем, очень интересно получается, не знаю что выйдет.
— Давай про деньги. Фестиваль живёт на пожертвования. Но донатят же, наверное, в основном во время фестиваля и после. Окей, сейчас фестиваль будет онлайн, но обычно ведь нужно покупать стройматериалы, продукты, оплачивать звук. Как вы вообще умудряетесь делать бесплатный фест?
Главная хитрость всех наших фестивалей — мы максимально снижаем бюджет. Это принципиальная позиция: мы стараемся проводить фестиваль такими средствами, которые считаются невозможными для проведения. Всё оборудование, которое нам нужно, идет от друзей — или как меценатские пожертвования, или за смешные деньги.
Это, собственно, главная деятельность — постоянно снижать бюджет. Ровно противоположная задаче всех основных фестивалей — им бы, наоборот, как бы раздуть бюджет.
Наша меценатская база — примерно 300 человек. Стандартное пожертвование — 1000 рублей, но бывают люди, которые донатят и больше — 20-30 тысяч. Бывают взносы и по 100 рублей, но это редкость. Так и набирается — в прошлом году было почти 860 тысяч. Этого хватает, чтобы отбить расходы и перед народом за них отчитаться.
— На пряники хотя бы музыкантам хватило?
Мы плотненько кормим всех и компенсируем расходы, связанные с дорогой и проживанием. Мы делаем так, чтобы музыканты точно не потратили денег на то, чтобы приехать бесплатно поиграть на фестивале.
В Самарской области, где у нас был крупный меценат, выдавали скромные командировочные, если бюджет позволял. Они, конечно, не сопоставимы были с гонорарами — это просто деньги на карман, чтобы человек не съездил на мероприятие себе в минус.
У нас, наверное, единственный такой фестиваль, где музыкант может выступить и в качестве мецената тоже. Я знаю несколько знаковых музыкантов, которые тайком донатят. А ещё они иногда волонтерят на кухне.
У нас артист может выступать в качестве артиста, волонтера и мецената одновременно, и при этом быть счастливым. Мы какое-то общество будущего случайно построили.
Организаторы тоже ни копейки не зарабатывают на фестивале — это наш принцип. Это прямо условие чистой кармы. Я иногда позволяю себе свои прямые расходы компенсировать, чтоб не получалось, что ещё и выступаешь самым большим меценатом фестиваля. Это было бы слишком — много берешь на себя, перебираешь с героизмом. Но не более того.
— Всем интересно, как фестиваль собирается — никому не интересно, как фестиваль разбирается. Однажды я остался на день после конца фестиваля на Пустых Холмах. Я подходил к волонтерам и просил дать мне работы. Оказалось, моя помощь вообще никому не нужна. При этом я наблюдал, как на фестиваль один за одним заезжают грузовики и разгружают полные прицепы пива. Что происходит на «Платформе», когда закончился фестиваль и все уехали?
Уборка, конечно. Совершенно героическая экологическая служба, она же «мусорная организация», примерно вдесятером полностью за всеми убирает, тоже на волонтерских началах. Это самое трогательное и удивительное занятие. Я люблю эти моменты уборки после фестиваля — все уже прошло, всё тихо спокойно. Ходишь себе и таскаешь мешки с мусором. Есть люди, которые любят убирать за другими и получают от этого удовольствие. Я по себе знаю, я один из таких. Мы делаем раздельный сбор, но хочется наладить, чтобы вообще всё сдавалось во вторсырье. Совсем до великолепия дойдем, если из всего собранного пластика и алюминия ещё что-то изготавливать будем.
— Чем ты руководствуешься, оценивая, как прошёл фестиваль?
Все живы — значит, уже всё очень удачно. У нас пока никаких ЧП, тьфу тьфу, не было. А так — это же каждый раз эксперимент, ролевая игра. Она не может пройти неудачно. Сколько людей приехало — столько приехало, как они себе праздник устроили — такой и праздник. Неудачность не возможна просто по определению, мы не стремимся за какими-то количественными показаниями. Какая разница, сколько человек приехало, главное — сколько человек поучаствовало.
Основной показатель — вовлечение, и его очень сложно подсчитать. Если мероприятие платное, то купил билет — и вовлекся. У нас все гораздо более тонко, гораздо интереснее. Сколько в результате красивых историй произошло на фестивале! Например, как-то Егор Гугаев устроил концерт на крыше нашего маяка, этого гигантского арт-объекта.
Он был одет в ростовой костюм зебры, пристегнут к шпилю маяка страхующими веревками и играл на волынке.
Это совершенно идеальное поведение участника фестиваля «Платформа»: образовать из арт-объекта ещё одну дополнительную сцену и устроить на верхушке совершенно невероятный концерт.
— Сейчас фестиваль пройдет онлайн. Каково перенестись с лесной поляны в цифровой мир?
Мы всё равно на лесную поляну поедем — просто очень маленькой группой, чтобы транслировать поляну О!строва. С одной стороны — грусть тоска, не упоремся там все, а с другой стороны, какие-то удивительные возможности появляются.
Мы несколько лет думали с соорганизаторами главного американского русского фестиваля JetЛАГ Викой Фельдман и Псоем Короленко, каким образом нам запартнёриться. Никак не могли придумать, где взять деньги, чтобы оплатить визы, самолеты и так далее — а теперь у нас сцена JetЛАГа на онлайн-платформе совершенно легко. То, что у нас на этой сцене Лёня Фёдоров участвует — это тоже заслуга Псоя, благодаря ему у нас вообще очень серьезный трансатлантический телемост. Сейчас тяжёлое время и в Америке, и в России, и то, что мы друг друга поддержим — кайф.
В плане участников мы охватили практически все часовые пояса, до Владивостока, это совершенно удивительно. При этом у музыкантов будет обратная связь — дружественная фирма, которая организует трансляции, освоила интерактивный формат, зрителей через Zoom выводят тебе на экран.
— Планируешь ли ты в этом году не летом, пусть, может, не осенью, сделать что-то живое оффлайн. А, может, онлайн плюс офлайн в новых реалиях?
Мы сейчас договорились с «Экспедицией», что если катарсис не будет достигнут онлайн, мы попробуем повторить мероприятие в парке во вторые выходные сентября. Такая рабочая версия. Но, может быть, мы сейчас настолько устанем с онлайн-«Платформой», и настолько все круто пройдет, что мы скажем — всё, в этом году хватит. Посмотрим, народный фестиваль, прямая демократия. В случае чего — фестиваль собирается за две недели.
— Звучит, как если бы лозунг «Коммунизм к 80-му году!» выдвинули в 1979-м.
В случае чего — можно, проверено.
Иллюстрация: Антон Жаголкин
